Акен.
Услышав это, супруги тут же переглянулись.
– Да упокоится его душа! – сказала Годильеж.
– Он вызвал меня для работы в новом приходе.
– Это просто прекрасно, – снова вмешалась женщина. – В наших чертовых местах всегда не хватало священников. Его преподобие поступил очень правильно… Да упокоится его душа!
– Брат Шюке сказал мне, что вы – единственный, кто точно знает, где находится эта деревня.
Лица обоих супругов мгновенно стали белыми как снег.
– Мне нужно, чтобы вы проводили меня туда, – продолжал священник. – Причем прямо сегодня.
Супруги снова переглянулись. Эти их переглядывания показались священнику даже забавным.
– Вы знаете, о каком приходе идет речь? – спросил Ги.
– Конечно, – ответила женщина, стараясь, чтобы ее голос звучал твердо. – Но мой муж туда больше не пойдет, святой отец. Извините, если что не так. Это хорошо, что его преосвященство Акен хотел направить священника к тамошним дикарям, но в этом деле придется обойтись без Премьерфе.
– Неужели? Но ведь он ризничий в этой епархии, – напомнил Энно Ги, – и я не вижу, какие у него могут быть основания отказаться отвести священника в его новый приход. Я отправляюсь к этим людям, чтобы возродить в них веру в Христа. Не будет ничего плохого, если вы окажете мне содействие в таком богоугодном деле.
– Нет уж, святой отец, вся эта история просто ужасна! – выпалила женщина. – Поверьте мне, мы достаточно намучились, чтобы говорить так.
– Намучились? – удивился священник.
– С тех пор как Премьерфе слонялся по этим болотам и общался с этими дикарями…
– Ничего подобного! – В первый раз перебил жену Премьерфе. – Я держался от них на расстоянии. Я не подходил ни к кому из них!
– Это уже неважно. Твоих похождений вполне хватило для того, чтобы все местные жители отвернулись от нас. С тех пор как он оттуда возвратился, святой отец, никто с нами больше не разговаривает… От нас шарахаются, как от прокаженных. Соседи перекрыли лазы из нашего дома в их дома. Люди отказываются покупать у нас шерсть и молоко! Как будто мой муж принес оттуда какие-то болезни и проклятия и теперь это по его вине распространяется по всей округе. Люди говорят, что та богом забытая деревушка населена призраками, что все ее жители уже давно умерли и что Премьерфе подхватил на этих смрадных болотах какую-то заразу и совсем потерял рассудок! Издевательства, насмешки, оскорбления! А теперь скажите: пойдет ли он после всего этого туда еще раз? Нет! Он больше не пойдет туда, даже если его попросит об этом сам Папа Римский! Он не пойдет чуда, где люди стали такими же мерзкими, как и окружающие их болота. Они грязные и злобные, как дикие звери… Они говорят на непонятном языке. А рыбы? Давай, расскажи ему о рыбах, Премьерфе! Они едят болотных рыб, святой отец! Странных бесформенных рыб, каких раньше никто не видел…
Кусты, деревья, трава – все там отравлено! Поверьте мне, в тех местах поселился сам дьявол! Да-да, дьявол!
– Благодарю вас, мадам, – сказал Энно, – но я уж как-нибудь сам определю, поселился или не поселился дьявол в моем приходе.
– Ну, конечно, сами и определите… А нас даже и не пытайтесь уговаривать: мы все равно не согласимся.
Кюре отпил большой глоток молока.
– Вы не передумаете?
– Ни за что! От всей этой истории у нас одни только неприятности. Поверьте моему слову, святой отец! Я ведь всегда могу определить, что хорошо, а что плохо. У меня есть такая способность.
– Вот как? – сказал Энно Ги, и в его глазах вдруг появился блеск. – Это очень редкий дар. Философы с древних времен безуспешно пытались овладеть подобной мудростью, и до сих пор еще проблема определения различий между Добром и Злом занимает многие пытливые умы. Если вы обладаете подобным талантом, позвольте мне прибегнуть к его помощи.
Затем, будучи весьма искушенным в майевтике,[28] кюре начал задавать бедной крестьянке вопросы в стиле Сократа. Сама того не замечая, она давала на них ответы, все больше и больше совпадающие с точкой зрения Энно Ги. В конце концов они пришли к единому мнению о необходимости помочь ему попасть в эту деревню, причем супруге ризничего вроде бы даже и не пришлось отрекаться от своих первоначальных заявлений по этому поводу. Тем самым кюре легко, можно сказать играючи, вышел победителем из этого спора.
– В общем, мы договорились, – сказал кюре и затем произнес целую тираду, восхваляющую умственные способности Годильеж.
– На словах – договорились, – вдруг заявила она. – А на деле – нет.
– А что, в этом есть какая-то разница?
– Еще бы! Уж больно у вас все просто. Однако вы мне говорили о Добре и Зле, я же вам говорила о хорошем и плохом, а это не одно и то же.
Своей последней репликой эта необразованная женщина ловко свела на нет все логические умозаключения Платка так же искусно, как это некогда делал его ученик Аристотель.
– Ну хорошо, – сказал Энно Ги, которого весьма позабавил подобный поворот в их беседе. – Надо признаться, я попытался применить в разговоре с вами новый метод ведения споров, который Церковь с некоторых пор навязывает своим приходским священникам. Она называет его «диалог» и настаивает, чтобы мы, священники, пытались находить основу для взаимопонимания между священником и верующим, прежде чем принимать решение по тому или иному вопросу. Никакой грубости, никакого психологического насилия, как это было раньше. Но вы, насколько я вижу, уж слишком самоуверенный человек, чтобы по отношению к вам можно было применять какие-либо новые методы.
– Именно так! – резко сказала Годильеж, еще толком Не понимая, к чему ведет кюре, и слегка толкнула локтем своего мужа-простака.
– Огало быть, к вам лучше применять старые методы, известные священникам.
– Да, это так. Оставьте эти пресловутые новые методы для кого-нибудь другого! Мы предпочитаем разговаривать так, как это делали в старину: с помощью слов, которые были понятны еще нашим предкам, без множества хитроумных вопросов и всяческих подвохов, скрывающихся в каждой фразе!
– Я понял.
Энно Ги спокойно допил молоко и поднялся со стула. Поправив свой капюшон, он повернулся к Премьерфе и посмотрел на него сурово и решительно.
– Премьерфе, – сказал кюре безапелляционным тоном, – если ты откажешься отвести меня сегодня же в Эртелу, я добьюсь, чтобы тебя больше не пускали ни в одну из церквей этой епархии. Ты больше не будешь участвовать в таинствах, совершаемых в церкви во имя Господа. Ты не сможешь участвовать и в церковных службах и исповедаться в грехах. Ты будешь отлучен от Церкви и от христианского общества и станешь вне церковных законов. Твои грехи будут накапливаться, и некому будет отпустить тебе их. Когда твоя жизнь подойдет к концу, ты предстанешь перед Божьим судом с грузом непрощенных грехов, и тогда ты очень пожалеешь о том, что отказался сегодня поспособствовать спасению заблудших
