Им гатчинцы даны в капралы, Их отучили воевать, Им старого их генерала Приказано не узнавать... Он рысью тронул вдоль квадрата Молчавших войск. Но за спиной Уже кричал ему штабной: «Велит вернуться император!» — «Скажи царю, что я не волен Исполнить то, что он велит. Скажи царю: Суворов болен, Мол, брюхо у него болит...» В этой своей исторической поэме Симонов не так скован идеологией, как в «Ледовом побоище». Но — скован.
Для наглядности, — чтобы было совсем уже ясно, что я имею в виду, — сравню (все познается в сравнении) приведенный текст с ранним стихотворением Багрицкого, озаглавленным так же, как поэма Симонова, — «Суворов»:
В серой треуголке, юркий и маленький, В синей шинели с продранными локтями, — Он надевал зимой теплые валенки И укутывал горло шарфами и платками. В те времена по дорогам скрипели еще дилижансы, И кучера сидели на козлах в камзолах и фетровых шляпах; По вечерам, в гостиницах, веселые девушки пели романсы, И в низких залах струился мятный запах... По вечерам он сидел у погаснувшего камина, На котором стояли саксонские часы и уродцы из фарфора, Читал французский роман, открыв его с середины, - «О мученьях бедной Жульетты, полюбившей знатного синьора». Утром, когда пастушьи рожки поют напевней И толстая служанка стучит по коридору башмаками, Он собирался в свои холодные деревни, Натягивая сапоги со сбитыми каблуками. В сморщенных ушах желтели грязные ватки; Старчески кряхтя, он сходил во двор, держась за перила; Кучер в синем кафтане стегал рыжую лошадку, — И мчались гостиница, роща так, что в глазах рябило... Но иногда по первому выпавшему снегу, Стоя в пролетке и держась за плечо возницы, К нему в деревню приезжал фельдъегерь И привозил письмо от матушки-императрицы. «Государь мой, — читал он, — Александр Васильич! Сколь прискорбно мне Ваш мирный покой тревожить, Вы, как древний Цинциннат, в деревню свою удалились, Чтоб мудрым трудом и науками свои владения множить...» Он долго смотрел на надушенную бумагу, — Казалось, слова на тонкую нитку нижет; Затем подходил к шкапу, вынимал ордена и шпагу — И становился Суворовым учебников и книжек. Мне захотелось сравнить это стихотворение молодого Багрицкого с поэмой молодого Симонова совсем не для того, чтобы решать — или дать возможность решить это читателю, — кто из двух авторов лучше, «художественнее» живописал портрет великого полководца. Смысл и цель этого моего сопоставления (если угодно, даже противопоставления) — в другом.
Багрицкий — это первое, что бросается в глаза, когда погружаешься в это его стихотворение, — свободен. Свободен и в выборе темы, и в ее трактовке.
Симонов по рукам и ногам связан идеологией. И, в сущности, не так уж и важно, какая это идеология, — революционная или национально-патриотическая.
В своего героя он искренне влюблен. Портрет его рисует увлеченно, и портрет этот получается у него живой, исторически и художественно достоверный. Но на протяжении вей поэмы, от первой до последней ее строки, поэта не оставляет забота об идеологической сверхзадаче этого его исторического повествования:
Вдоль долгих улиц гроб несли. На бархате ряды регалий, Оркестры медным шагом шли, Полки армейские шагали. Чтоб этим оскорбить хоть прах, В эскорт почетный, против правил, В тот день заняв их на смотрах, Полков гвардейских не дал Павел. Ну, что ж! Суворов, будь он жив, Не счел бы это за обиду; Он, полстолетья прослужив, Привык к походному их виду, Он с ними не один редут Взял на веку. И, слава богу, За ним в последнюю дорогу
