В стране литературных героев

Гена (хохочет): Ну и врет! Сорок тысяч!

Холмс: Больше того: следствие предполагает, что Тартарен – не кто иной, как переодетый людоед и разбойник Бармалей!

Ноздрев: Он! Он самый и есть! Людоед! Я это сразу понял! Он еще в школе этим занимался. Самого классного наставника зажарил и слопал, прямо с вицмундиром! Эдакая, право, ракалия!

Тартарен (слабо): Мне дурно! Воды!

Холмс (дружески): Простите, господин Тартарен, что мы заставили вас поволноваться. Следственный эксперимент закончен… Как видите, господин Ноздрев и господин Тартарен не так уж похожи друг на друга. Оба они, – как бы это поделикатнее выразиться, – обладают большой фантазией, оба любят прихвастнуть, но господин Тартарен, я думаю, никогда не опустился бы до клеветы.

Тартарен (пылко): Клянусь – никогда!

Гена: Значит, Гоголь правильно убил Ноздрева своим смехом?

Холмс: Нет, господа, будь это дело таким простым, я бы за него не взялся. Все гораздо сложнее,

Гена: Как-сложнее?

А.А.: Признаться, я тоже не понимаю, куда вы клоните, мистер Холмс…

Холмс: Я отрицаю самый факт убийства!

А.А.: То есть как?

Холмс У меня совершенно иная концепция.

А.А.: Да какая же?

Холмс: Писатели, породившие на свет Ноздрева, Манилова, Тартюфа или Пришибеева, вовсе не убили смехом своих героев. Напротив! Они подарили им вечную жизнь! Они их обессмертили! (Гене.) Скажи, мой милый, разве это так уж смешно, когда один человек клевещет на другого?

Гена: Конечно, нет! Это не смешно, а противно!

Холмс: Вот именно! А между тем сейчас, когда Ноздрев клеветал на Тартарена, ты весело смеялся.

Гена: Да ведь он так потешно врал! Прямо даже неправдоподобно!

Холмс: То-то и оно! Смех вашего сатирика Гоголя преувеличил душевные изъяны Ноздрева – преувеличил до такой степени, что они стали смешными. Понимаешь?

Гена (неуверенно): Понимаю теперь… (Увереннее.) Архип Архипыч, а ведь и правда! Вы же сами мне говорили, что юмор очеловечивает!

А.А.: Верно, говорил… Но погоди немного. Мистер Холмс, так, по- вашему, граница между областями Юмора и Сатиры – это чистое недоразумение?

Холмс: Простите, но я не занимаюсь вопросами, в которых я некомпетентен. Судьбу государственных границ решают политики, военные, судьбу литературных границ – вы, литературоведы. Я ни то, ни другое. Я детектив. И как детектив заявляю: факта убийства не было!

Уотсон: Извините меня, Холмс, до сих пор я не вмешивался в следствие… Но сейчас у меня возникла надежда несколько прояснить дело.

Холмс: Вот как, Уотсон? Прояснить дело, уже решенное Шерлоком Холмсом?

Уотсон: Всего лишь предоставить в ваше распоряжение некоторый дополнительный материал.

Холмс: Ну что ж, извольте.

Уотсон: Дело в том, что я как-то на досуге несколько усовершенствовал аппарат доктора Рентгена.

Холмс: Разве он недостаточно совершенен?

Уотсон: Вполне достаточно, но лишь до тех пор, пока речь идет о просвечивании человеческого тела. С помощью моего аппарата мы с вами можем увидеть нечто иное.

Холмс: Вот как? Что же именно?

Уотсон: Душу.

Холмс: И как же он действует, ваш аппарат?

Уотсон: Сейчас увидите. Он достаточно портативен, и я ношу его в своем докторском саквояже. (Достает из саквояжа аппарат – действительно небольших размеров.) Итак, кого бы вы хотели подвергнуть освидетельствованию в первую очередь?

Холмс: Кого? Ну хотя бы Швейка.

Швейк: Осмелюсь доложить, это будет совершенно напрасная трата времени. Меня уже освидетельствовали военные врачи и совершенно официально признали идиотом…

Уотсон: Нет-нет, Швейк! Это освидетельствование будет не совсем похоже на то… Станьте вот сюда. Ближе!.. Вот так! Внимание, господа, сейчас вы услышите внутренний голос Швейка… (Включает аппарат. Слышно тихое гудение.)

Швейк (он говорит сейчас не своим обычным шутовским, а неожиданно серьезным, усталым, даже грустным голосом): Осмелюсь доложить, никакой я не идиот. Я только прикидываюсь идиотом. С ними иначе нельзя. Это я говорю про подпоручика Дуба, капитана Сагнера, полковника Шредера. По их мнению, говорить все, что думаешь, может только идиот. Вот я и решил притвориться. Кажется, это выходит у меня неплохо. Только вот устаешь иногда…

Уотсон: Стоп! (Выключает аппарат.) Спасибо, Швейк, вы свободны!

Гена: Здорово! Вот так аппарат!

Швейк (обычным своим голосом, как ни в чем не бывало): Осмелюсь доложить, я ведь предупреждал, что у вас со мной ничего не выйдет…

Уотсон: Господин Тартарен! Теперь вы! Прошу вас…

Тартарен: Уверяю вас, я совершенно здоров. Совсем недавно меня просвечивали такой же штукой и нашли всего-навсего небольшое ожирение сердца.

Уотсон: Это была совсем другая штука… Станьте сюда. Ближе… Так. Внимание, господа, слушайте внутренний голос Тартарена! (Включает аппарат.)

Снова тихое гудение, и на этом звуковом фоне мы слышим два голоса. Оба они не принадлежат Тартарену. Это голоса Дон Кихота и Санчо Пансы.

Голос Дон Кихота (пылко): Я уезжаю! Я не могу больше прозябать в этом презренном Тарасконе!

Голос Санчо (лениво): А я так остаюсь. За каким это дьяволом я покину мой милый Тараскончик?