В стране литературных героев

нем – длинное глухое пальто, застегнутое на все пуговицы. Воротник поднят. Совершенно неожиданно для наших героев этот странный прохожий вмешивается в их разговор.

Прохожий (еще издали тыча в профессора зонтиком): Стыдно вам, милостивый государь! Да-с! Стыдно вводить в заблуждение юношество!

Гена (вполголоса): Архип Архипыч, это еще что за тип?

А.А. (так же): Неужели ты не узнаешь его, Геночка?.. Здравствуйте, господин Беликов!

Беликов (сухо): Честь имею.

Гена: А, вот это кто! Беликов! Чеховский человек в футляре!

А.А.: Не соблаговолите ли вы объяснить нам, что побудило вас принять участие в нашем разговоре?

Беликов: Извольте-с! Я вмешался, дабы указать вам на недопустимость вашего поведения. Да-с! На легкомыслие, совершенно неприличное для воспитателя юношества.

А.А.: Вот как? И в чем же оно проявилось, это мое легкомыслие?

Беликов: Вы изволили сейчас сказать этому молодому человеку, что господин Прутков не поэт.

А.А.: Да, именно это я и сказал. Вы поняли меня совершенно правильно.

Беликов (в ужасе): Тсс! Опомнитесь! Что вы такое говорите?! Нас могут услышать!

А.А.: А нас и так слушают по радио – и, надеюсь, слушают многие. Почему вас это так пугает? Даже если бы я был не прав, что в этом ужасного? Вот вы сейчас докажете всем, что я ошибаюсь – и дело с концом.

Беликов: Так-то оно, конечно, так, да как бы, знаете, чего не вышло!

А.А.: Помилуйте, что же из этого может выйти?

Беликов: Если мы с вами, взрослые люди, станем спорить друг с другом, то что же тогда остается делать ученикам? Им остается только ходить на головах! Господин Прутков – Директор Пробирной Палаты, лицо в высшей степени уважаемое, а вы о нем так непочтительно… Как старший товарищ, я считаю своим долгом предостеречь вас. Да и почему вы решили, что господин Прутков не поэт? Как же он не поэт, ежели стихи пишет? Кто же он тогда, по-вашему?

А.А.: А вы уверены, что всякий пишущий стихи имеет право называться поэтом?

Беликов: Да какие же еще могут быть суждения на сей счет? Древние греки, изучению коих я посвятил свою жизнь, понимали под словом 'поэзия' именно стихотворные произведения. И всякое человека, умеющего сочинять стихи, именовали поэтом.

Гена: Слышите, Архип Архипыч? Я ведь вам то же самое говорил!

А.А.: Поздравляю, Гена, ты нашел себе достойного союзника!

Гена (смущенно): А что? Он ведь все-таки учитель гимназии. Он, наверно, про это знает. Разве он неправильно про древних греков сказал?

А.А.: Про греков-то все правильно. У них поначалу все так и было. Но, насколько я понимаю, Козьма Прутков – не древний грек. Впрочем, не о том речь… Итак, господин Беликов, вы считаете, что и поныне всякий человек, умеющий сочинять стихи, может быть удостоен высокого звания поэта?

Беликов: Разумеется! Ибо согласно циркуляру, гласящему…

А.А.: Извините, что я вас прерываю. Бог с ним, с циркуляром… Я вижу, к нам приближается один весьма известный в здешних местах стихотворец. Давайте я вас с ним познакомлю. Он почитает нам свои стихи, а вы дадите заключение, можно ли его назвать поэтом.

Беликов: Извольте. Я только не знаю, смею ли я взять на себя такую ответственность. Как бы, знаете, чего не вышло… Дойдет до директора, до попечителя…

А.А.: Не беспокойтесь, мы им ничего не скажем… А вот и наш стихотворец!

В самом деле, пока Архип Архипович уговаривал Беликова, к ним приблизился человек странного, если не сказать нелепого вида. Он в сильно поношенном капитанском мундире, а на лице его выражение, увы, явного слабоумия.

А.А.: Познакомьтесь, господа! Это господин Беликов. А это капитан Лебядкин. Прошу любить и жаловать.

Беликов: Простите, я недослышал… Как? Лебядкин?

Лебядкин (с драматическим пафосом): Увы! Я, может быть, желал бы называться князем де Монбаром, а между тем я только Лебядкин – от лебедя… Я, может быть, желал бы называться Эрнестом, а между тем принужден носить грубое имя Игната… Игнат Лебядкин к вашим услугам.

А.А.: Я полагаю, господин Беликов, вам знакомо это имя?

Беликов: Нет-с, не имел такой чести.

А.А.: Вот как? Вы не знаете капитана Лебядкина, знаменитого персонажа Достоевского? Так, может, вы и Достоевского не читали?

Беликов: Осмелюсь заметить, я преподаю не российскую словесность, а древнегреческую.

А.А.: Ну хорошо. Не знакомы, так познакомитесь… Господин Лебядкин, не прочтете ли вы нам что-нибудь? Ведь вы, насколько я знаю, занимаетесь поэзией?

Лебядкин: Я поэт, сударь! Поэт в душе! И мог бы получать тысячу рублей от издателя, а между тем принужден жить в бедности… Однако ж вы просили меня прочесть… Извольте, я прочту пиесу 'Таракан'. Это есть собственное мое сочинение. (Читает.)

Жил на свете таракан,

Таракан от детства,

И потом попал в стакан,

Полный мухоедства…

Место занял таракан,

Мухи возроптали,

Полон очень наш стакан,

К Юпитеру закричали…

А.А.: Благодарю вас капитан. Пока довольно.. Что скажете, господин Беликов? Каковы стихи?