Саввушка, так разве они чего доказывают? Заберут — и все.
Ну а как же тогда, Веруся? На каком попало камне написать, так сразу соскоблят или закрасят. Да и самый гордый этот утес, впереди всех лбом своим выдался. На нем отмахать саженными буквами — из города можно будет читать.
Ой, не знаю я… Очень тревожно. — Она помолчала и нерешительно предложила: — А может, лучше на том вон, что слева? Его и из города пуще видать. И чистый он вовсе.
Самый верх у него вперед наклонился, — возразил Савва. — Возле него и птице летать трудно. Как прицепиться?
Саввушка, а там вроде уступ есть у него…
А на уступ-то как попасть? От него по отвесу сажени на две веревка тебя отнесет.
Они опять замолчали, вопросительно глядя друг на друга. И Вера стала уже досадовать на себя: зря она встревожила Савву. Сколько раз об этом сговаривались, а на место пришли — и труса запраздновала. Все равно Савва так домой не уйдет, да. и ей и за него и за себя будет совестно. Наговорила ему под руку. Это ночь ей, наверно, страхов нагнала.
Забрать-то, может, и не заберут, — заговорил Савва. — А надо, чтобы вправду это слово горело только одно и вокруг него постороннего ничего не было. И не смыть бы, не стереть его никому. Веруська, пойдем поглядим тот утес…
Даже лежать на нем, вытянув вперед голову, и то было страшно. Стоило в темноте поискать глазами подошву утеса, и сразу представлялось, что вся скала опрокидывается, падает вниз, на острые верхушки сосен, растущих па длинном сыпучем откосе. Савва привязал камень к концу бечевы, велел Вере спускать его понемногу, а сам, выдвинувшись так, что не только голова, но и плечи нависли над пропастью, стал следить за НШГ
Так я и думал. Даже больше чем на две сажени от уступа относит. Повиснуть на бечеве, так все равно до стенки кистью ни за что не дотянешься, будешь в воздухе крутиться, как пескарь на удочке.
Пойдем лучше обратно к нашему утесу. Зря я тебя отговаривала…
Камень размеренно покачивался в пространстве: Савва слегка потянул веревку к себе, и камень закачался сильнее… ч
Интересно, — проговорил Савва и дернул веревку еще.
Камень описал полукруг и сухо щелкнул о выступ утеса.
Савва отполз от края, сел, свернул ноги калачиком, взволнованно поглядел на Веру.
Ты знаешь, — медленно сказал он, — ты знаешь, Веруся, а я заберусь на этот уступ, и даже очень просто.
Он вскочил и стал торопливо закреплять конец бечевы за ствол ближнего дерева. Вера подползла к обрыву, заглянула вниз, на все еще раскачивающийся камень, и зажмурилась.
Ой, Саввушка… Как же ты хочешь? Опоры-то у тебя не будет совсем никакой.
А ты? — совершенно серьезно ответил ей Савва.
Ну не смейся. Чем я помогу?
Увидишь.
И Савва пошел в лес, отыскал крепкую толстую валежину, отсек от нее бревнышко и подкатил к кромке обрыва.
Это у нас вместо блока будет, чтобы веревка не терлась. Еще краской, как маслом, подмажу. Получится прямо шик, одно удовольствие.
Он балагурил с напускной беззаботностью, а сам между тем проворно готовился к спуску: увязывал в один сверток бидон и кисти, обводил бечеву вокруг сосны с таким расчетом, чтобы можно было ее отпускать помаленьку — «стравливать», показывал Вере, как это делается и каким способом можно быстро и накрепко зажимать веревку.
Девушка послушно выполняла все, что подсказывал Савва. Она тоже пробовала шутить, но веселые слова никак не шли с языка, и губы были точно склеенные.
Понемногу занимался рассвет. Обозначились дальние цепи гор, становились видны Мольтенский луг и острова, между которыми перед городом раздробилась Уда.
Надо поторапливаться. Веруся, выруби-ка мне поскорее легкий шестик.
Она с топором побежала в лесную чащу, а Савва обмотался веревкой так, чтобы на ней можно было повиснуть, даже не придерживаясь руками.
Вот я и готов, — объявил он, принимая от Веры тонкий и длинный шест и беря его на локоть, как пику. — Сяду сейчас на рысака и поскачу воевать с царем. Поглядим, у кого пики острее. Ты прислушивайся, Веруся, свистну — закрепляй бечеву намертво.
Девушку била дрожь. Она стояла, ощупывая пальцами сосну, будто не доверяя дереву, выдержит ли оно, когда над пропастью повиснет Савва. Платок у Веры сбился на плечи, и растрепавшиеся волосы спускались ей на лоб, лезли в глаза. Она отводила их тыльной стороной ладони. Савва вдруг расхохотался.
Ну чего ты? — устало спросила Вера. Ей надо было еще копить и копить силы в себе, а он дразнит. — Саввушка, ты не смейся.
Он подошел к ней, нагнулся и шепнул на ухо:
Знаешь, а ты сейчас ни дать ни взять чумазая и сердитая Верка. Помнишь, с корзиной в лес за грибами бежала? В тот день, как я приехал.
Ну, помню, — пасмурно улыбнулась она. — Медведь деревянный!
Савва стоял в нерешительности. Очень хотелось назвать Веру самым нежным, самым ласковым, давно уже для нее придуманным словом. Никогда еще такой близкой и такой хорошей она не казалась ему. Но разве просто сказать это слово именно сейчас, в страшной спешке, когда он не может выговорить его вот уже целый год? И надо ли? Ей-богу же, Веруська и так все понимает!
Ты не бойся, — сказал он наконец. — Ну не бойся.
А я и не боюсь, — презрительно опуская вниз углы губ, ответила. Вера, хотя плечи у нее по-прежнему все еще подрагивали. И чтобы наконец унять дрожь, закричала на Савву: — Чего же ты ждешь? Вон зориться уже скоро начнет…
Он отошел к обрыву, лег на живот и, придерживаясь руками за туго натянутую веревку, свесил ноги.
Очень даже интересно. Никогда еще на воздухе стоять не приходилось, — говорил он, а сам чувствовал, как и у него что-то холодеет внутри. — Ну-ка, Веруся, малость потрави бечеву.
Теперь он опирался на локти, и над кромкой утеса были видны только его плечи и голова.
Небо постепенно становилось все светлее и светлее. Над вершинами сосен показался тонкий рожок белого, как бумага, месяца.
Поехали! — решительно сказал Савва, беря в правую руку свой шест, а левой отталкиваясь от камня. — Трави, Веруся. У-ух, ты!..
Исчезла и голова.
Медленно и равномерно ползла по бревну веревка. Вере казалось, что она вытравила уже несколько десятков сажен, а Саввиного свиста все еще не было слышно.
В березничке па Мольтенском лугу затоковал тетерев. Подумать только, вся земля в зелени, а этому никак неймется. Где-то дальше еще, в болотной низине, серебряно-чистыми голосами закурлыкали журавли. На утренней зорьке всегда бывают звуки такими чистыми. Даже гудки паровозов становятся мягкими и певучими…
Вера вдруг подумала, как теперь о них дома тревожится мать. До чего же неладно, что крадучись они ушли. Надо было придумать что-нибудь, по-честному отпроситься. Как теперь объяснить родителям, почему они с Саввой дома не ночевали? И эта забота постепенно
