содержимое, внимательно разглядывая каждый гриб.
– Вы, наверное, хотите писать о немцах?'– спросила она после короткого молчания.
Лайла пожала плечами и сунула ладони в карманы куртки.
– Вы их помните?
Женщина покачала головой:
– Совсем смутно. Мне тогда было всего пять лет. Помню только, что они поселились в доме в конце села, и отец запрещал нам с ними говорить и приближаться к замку. Но…
Она подняла крупный желтый гриб и, принюхавшись к его потрескавшейся шляпке, довольно кивнула и показала находку Лайле.
– Лисичка, – объяснила женщина.
Лайла нагнулась и вдохнула насыщенный, отдающей землей аромат.
– Шикарный гриб, – похвалила она и снова заговорила о волновавшем ее предмете, не рассчитывая на подробный ответ; – Так что же немцы могли там найти, как вы думаете?
Женщина фыркнула и бросила гриб обратно в корзину.
– Я не думаю, что они вообще что-то нашли. История интересная, но ведь немцы не первые, кто здесь клад ищет. Уж за столько веков кто здесь не рылся! Так что если и правда был клад, его наверняка до немцев нашли. Хотя, конечно, не все со мной согласятся…
Издалека докатился глухой раскат грома.
– Вы ничего не слышали о ящике, который они с собой забрали? – спросила Лайла.
Женщина махнула рукой.
– Ну как же, слышала, разумеется. Но видеть не видела. Даже если они и взяли ящик, то ведь вовсе не обязательно, будто внутри что-то было. Может, камней туда насыпали или еще бог знает чего. Или просто пустой ящик – так же тоже могло быть? Нет, я думаю, это все досужие сплетни. Сказки.
Она достала еще один гриб, осмотрела и, недовольно фыркнув, бросила на землю.
– Если вы хотите написать статью о Кастельомбре, напишите лучше о детях.
Лайла сдвинула брови.
– О детях?
– Да, о еврейских детях. Близняшках. Мне иногда кажется, что односельчане специально так много говорят о сокровище и этом ящике, чтобы забыть о бедных детишках. Знаете, пытаются вычеркнуть их из памяти.
Лайла смотрела на женщину, не понимая, о чем она говорит.
– Что за близняшки?
Собирательница грибов замолчала на некоторое время, затем, отложив корзину, присела на камень. Снова вдали послышалось рокотание грома, листва зашумела от внезапного порыва ветра.
– Родители прислали их сюда из Парижа, – сказала женщина, глядя на лесистые холмы. – Туда же немцы вошли. Вот они и решили уберечь детей и послать в какое-нибудь глухое местечко в провинции, подальше от зоны оккупации. Заплатили одному крестьянину, чтобы он их взял. Я уже говорила, мне тогда было всего пять годов, но детей я помню отлично. Особенно девочку. Лет десять ей исполнилось или одиннадцать. Мы часто играли вместе. Ханна, так ее звали. А брата звали Исаак. Они были близнецы. – Она тяжело вздохнула и покачала головой. – Ужас, какой ужас. – Она посмотрела на Лайлу. – Немцы увидели, как они играют здесь, рядом с замком. Просто играют, не делают ничего плохого. Но немецкий командир оказался такой жестокий, такой бессердечный… Он спустился с детишками в деревню и поставил их на улице. А сам закричал, что с тем, кто нарушит его приказы, произойдет то же, что и с «еврейскими паразитами» – так он их назвал. И начал бить детей, изо всей силы. До сих пор у меня перед глазами эта страшная сцена: беспомощные ребятишки одни, посреди деревни, жмутся друг к другу, этот изверг колотит их, и никто, ни единый человек, рот не открыл, чтобы их как-то защитить. А потом детей кинули в грузовик и увезли.
Она с грустным видом покачала головой.
– Иногда думаю, что с ними произошло. Наверное, погибли в газовой камере. Вот о них бы вы написали, вот это настоящая тайна Кастельомбра, а не всякая чепуха про сокровища. Хотя, наверное, вас, как палестинку, такие истории мало волнуют.
Она снова перевела взгляд на холмы, вздохнула, встала и взяла корзину. Небо стало серым, как сланец, в предвестии грозы, и, сославшись на необходимость возвращаться домой, крестьянка попрощалась с Лайлой.
– Было приятно с вами поговорить, – сказала она. – Желаю хорошо провести оставшееся время во Франции.
Она улыбнулась и, взмахнув рукой на прощание, пошла вверх по склону, в сторону еловой чащи. Снова загремел гром, на этот раз уже ощутимо ближе, и крупные тяжелые капли посыпались сверху, словно небо разразилось рыданиями.
– О, бедный мой Антон! Мой бедный любимый Антон! Почему я не умерла вместе с тобой, как мы хотели? Зачем ты оставил меня одну мучиться?
Инга Грац провела рукой по простыне и холодными липкими пальцами на удивление крепко схватила запястье Халифы. Следователь дернулся, как будто от прикосновения паука, но, пересиливая отвращение, не стал вырывать руку. Он чувствовал, что успех расследования напрямую зависит от этой встречи, и, чтобы разговорить старуху, вытянуть из нее правду, готов был перетерпеть накатившую тошноту.
Было одиннадцать вечера. Пять часов Халифа ходил по коридору и нервно курил, ожидая, пока к Инге Грац вернется сознание. Когда же она наконец пришла в себя, врачи наотрез отказались впускать инспектора в палату, аргументируя это крайней слабостью больной, и требовали отложить посещение до утра. И тем не менее, с необычайной для него твердостью, Халифа сумел настоять на своем, угрожая в противном случае довести дело до самых высоких инстанций. В конце концов врачам пришлось смириться с упрямым полицейским, и они разрешили ему провести в палате пятнадцать минут, с условием, что рядом будет находиться медсестра.
– Паразиты, – медленно пробормотала Инга, сжимая и разжимая пальцы вокруг запястья Халифы. – Вам надо было это видеть. Паразиты. Все до одного. Кровопийцы. Мы хотели избавить от них мир. Вы должны быть нам благодарны.
Она взглянула на Халифу. Лицо ее, освещенное мягкими лучами лампы, было мертвенно-бледным; из ноздрей торчали две пластиковые трубки, словно черви, вылезающие из черепа. Она отвернулась и заплакала. Затем старуха попыталась вырвать капельницу, подсоединенную к руке, но медсестра, стоявшая начеку возле кровати, быстро остановила это движение и мягко положила ее руку под одеяло. Наступила долгая тишина, в которой отчетливо были слышны только прерывистое, неровное дыхание больной и ритмичное жужжание поливальной машины за окном.
– Дитер, – чуть слышно, почти шепотом, произнесла она, не оборачиваясь.
– Что вы сказали, простите?
– Так звали Пита на самом деле. Дитер. Дитер Хот.
До следователя не сразу дошло значение произнесенных слов. Как только он понял, слабая улыбка выступила у него на губах, жестокий упрек в собственной глупости. «Хот», а не «Тот», как он был уверен, сказала умирающая Ханна Шлегель Джемалю. Значит, он потратил столько времени совершенно впустую, и дело не имело ничего общего с древнеегипетским богом, как он воображал. Халифа был потрясен, почти обессилен. Сколько еще он совершил ошибок в этом проклятом расследовании, сколько раз пускался по ложным путям?
– Он был… нацистом? – спросил Халифа.
