Гудини, разрешить представить вам сначала совершенно очаровательную госпожу Корнель.
Совершенно очаровательной госпожой Корнель оказалась сидевшая рядом дама. Возможно, ей было за тридцать, а может — под пятьдесят. Это все, что я могу сказать по поводу ее возраста, и, вероятно, это больше, чем она сама могла бы сказать о себе. На ней были черные туфли на высоких каблуках, тонкие шелковые чулки и плиссированное черное шелковое платье, которое не скрывало ее длинных, бледных рук и гладких, бледных плеч. Подстрижена она была под мальчика, волосы прямые, черные и блестящие. В овале лица что-то кошачье, носик маленький, губы красные, рот широкий. Из-под длинных черных ресниц смотрели большие миндалевидные глаза. Они были того же цвета, что и волосы, и смотрели так, будто в мире не осталось ничего, чего бы они не видели хотя бы дважды.
В руке дама небрежно держала длинную коричневую сигарету. Дама поклонилась Великому человеку и улыбнулась.
— А этот джентльмен, — продолжал доктор Ауэрбах, — есть сэр Дэвид Мерридейл.
Сэру Дэвиду было под сорок. Сшитый на заказ черный костюм облегал широкие плечи, сшитый на заказ жилет подчеркивал плоский живот. Волосы у него были темные, за исключением элегантных седых прядей, элегантно серебрящихся на висках. Высокий лоб, крупный нос, черные усы и порочный широкий рот. Он удобно устроился в мягком кресле, положив руки на подлокотники и скрестив ноги в коленях. В левой руке он держал бокал с шампанским. Казалось, его постоянно что-то веселит.
Сэр Дэвид, кивнув, поздоровался. Великий человек сказал:
— А это мой секретарь и близкий друг господин Фил Бомон.
Я кивнул и улыбнулся. Вежливо. Когда привыкнешь, то уже легче.
Сэр Дэвид сказал:
— Присоединяйтесь к нам. Доктор Ауэрбах только что просвещал нас насчет психоанализа.
— О, нет, нет, — заторопился доктор Ауэрбах и замахал своими маленькими ручками с маникюром. Он явно взял все в свои руки. — С этим мы покончили, раз тут великий Гудини. Пожалуйста, мисс Фицуильям, вы не желаете сидеть рядом со мной?
Она села на вышитую банкетку. Великий человек предпочел пустое кожаное кресло во главе стола, что меня совсем не удивило. Осталось лишь одно свободное место, на диване рядом с госпожой Корнель, и я сел там. Она затянулась, выдохнула бледно-голубой дым через изящные ноздри и взглянула на меня из-под приопущенных век. Она пользовалась духами из экстракта цветов, выросших не иначе как в саду эдемском.
Сэр Дэвид рассматривал вновь прибывших. Он был все так же весел.
— Итак, — сказал доктор Ауэрбах, наклоняясь к Великому человеку и потирая руки, — вы приехать сюда, чтобы разоблачить медиума, верно? Или подтвердить ее несостоятельность?
Гудини задумчиво кивнул.
— Я вижу, вы знакомы с моей работой. Да, я добился большого успеха в разоблачении лживой практики людей подобного сорта. В юности я и сам был выдающимся медиумом на сцене, хотя и очень короткое время, и только ради развлечения богатых семей. С той поры я непрерывно изучаю оккультные науки. Собрал самую большую и полную библиотеку на эту тему. Естественно, Гудини подготовлен лучше, чем кто-либо, чтобы разоблачить трюкачество и обман. — Он улыбнулся. — Только с возрастом обретаешь мудрость.
Сэр Дэвид заметил:
— Вы в самом деле так думаете? Я по опыту знаю, что люди вообще редко становятся мудрыми. Они просто накапливают свидетельства.
Гудини изобразил на лице вежливое удивление.
— В самом деле? — сказал он.
— Свидетельства чего, сэр Дэвид? — поинтересовался доктор Ауэрбах.
— Своей несомненной правоты, — уточнит сэр Дэвид.
Великий человек учтиво выжидал, когда все выговорятся.
Госпожа Корнель взглянула на сэра Дэвида.
— Вы имеете в виду и себя, Дэвид? — Голос у нее был низкий и густой, как шкура тюленя.
— Разумеется. — Он улыбнулся. — Но, безусловно, моя правота вообще не подлежит сомнению.
— Еще бы. — Она повернулась к Великому человеку. — Значит, вы не верите.
— Нельзя сказать, верю я или не верю, мадам, — изрек Великий человек. — Я отношусь к таким вещам объективно, как осторожный ученый. Как ученый, у которого большой опыт в этой области.
— Доктор Ауэрбах, — сказал сэр Дэвид, — а у вашего коллеги Фрейда есть мнение о спиритуализме? Похоже, у него на все есть ответ.
Гудини снова изобразил на лице вежливую мину и принялся ждать.
— Герр доктор Фрейд, — сказал доктор Ауэрбах, — еще только собираться написать о спиритуализм. Но он человек рациональный, так? Полагаю, я не очень много на себя брать, если сказать, что он считать это своего рода суеверием. И, конечно, соответственно рассматривать это как отступление.
— Отступление? — переспросила госпожа Корнель.
Он кивнул.
— Отступление, так сказать, на более раннюю стадию развития. Даже самый хорошо приспособленный человек делать это иногда, чтобы избавиться от беспокойства. Он может кусать ногти, например, или заняться необычным сексом, или читать детективные романы.
— Я, разумеется, за необычный секс, — улыбнулся сэр Дэвид. — Но на вашем месте я не стал бы упоминать о детективных романах в таком контексте, когда приедет Конан Дойл.
— Как человек, имеющий дело с психикой, — сказал Великий человек, — я часто замечал, что врачей и университетских профессоров, когда им приходится этим заниматься, легко увести в сторону. Понимаете, они ведь имеют дело с материей, с физикой. А материю с физикой, какими бы сложными они ни были, намеренно не обманешь. Зато все так называемые медиумы, которых мне доводилось разоблачать, такое намерение имели.
— Поразительно, — заметила госпожа Корнель. Она повернулась ко мне и сказала: — А вы, господин Бомон, тоже скептик?
— Я как-то об этом никогда не задумывался, — ответил я.
Она улыбнулась. Ее черные миндалевидные глаза заглянули в мои.
— То есть вы никогда не задумывались, что станет с нами, когда мы умрем?
— Похоже, есть только один способ это выяснить. Но я не спешу.
Она снова улыбнулась, пошире. Зубы у нее оказались ослепительно белыми.
— Лично мне, — сказал сэр Дэвид, — спиритическое понятие Великого Зазеркалья кажется невероятно скучным. Ни тебе caneton a l’orange[6] в пределах видимости. Ни grisette.[7] Определенно я предпочитаю Париж.
Госпожа Корнель улыбнулась ему:
— Но, Дэвид, они тебя не впустят. Ты и так пробыл там слишком долго. Тебя наверняка пошлют куда-нибудь, где попроще и потише. Вроде Брайтона.
— Поеду в Париж, — отрезал он. — Инкогнито.
