плетеные веревочные сандалии. А прическа вообще совершенно невообразимая. Голова подстрижена «под горшок», на макушке выбрита тонзура…
– Оставь туфли на крыльце, пожалуйста, – попросил Лион.
– Почему? – изумилась Мерри. – Что это тебе взбрело в голову?
– Они кожаные.
– Разумеется, они кожаные!
– Я принесу тебе веревочные сандалии.
– Что ты плетешь?
– Или ты предпочитаешь бумажные тапочки?
– Ну, хватит, Лион. Пошутили – и довольно. Или ты всерьез?
– О, да.
Мерри была по-прежнему убеждена, что он притворяется. Конечно же, это розыгрыш. Хорошо, она немного поиграет с ним, так и быть. Сняв туфли, она шагнула вперед, однако Лион преградил ей дорогу.
– Твоя сумочка, – сказал он.
– Что? – Мерри не поверила своим ушам. – Не могу же я оставить сумочку на крыльце. Ее же украдут! К тому же в ней мои сигареты.
– Сигареты тебе не понадобятся. Мы с мамой не выносим табачный запах.
– Господи, о, чем ты говоришь?
– Ну, заходи же, – пригласил Лион.
Она положила сумочку на крыльцо рядом с туфлями и прошла следом за братом в дом. Ее ноздри уловили какой-то странный запах. Мерри несколько раз принюхалась, прежде чем узнала аромат сандаловых благовоний.
В гостиной царил полумрак, и Мерри понадобилось несколько секунд, пока глаза привыкли к приглушенному Свету, исходившему от нескольких свечей, которые мерцали перед развешанными на стене изображениями Христа, Будды, Моисея, Магомета, Конфуция, Зевса, Далай-ламы и Ахура-Мазды. Поразительно, но посередине лба на каждом из ликов находился третий глаз, из которого струились лучи. Ну точь-в-точь как глаза на пирамидах, что изображены на долларовых бумажках.
Элейн вышла из кухни, мило улыбнулась и сказала:
– Мир тебе!
Она была в длинном зеленом платье; голову украшал миртовый венок.
– Я рада, что снова вижу тебя, Мередит, – сказала она. И, протянув вперед руки, шагнула к Мерри, которая подумала было, что мать хочет поцеловать ее в щеку. Вместо этого Элейн, приложив обе ладони к щекам Мерри, церемонно поцеловала ее в лоб. Мерри не знала, как следует отвечать на подобное приветствие, и поэтому осталась на месте.
– Садись, дитя мое, – пригласила Элейн, указывая рукой на стул.
Мерри послушалась. Лион, поджав под себя ноги, опустился на одну из устилавших пол циновок.
– Мама, что случилось? – спросила Мерри.
– Нас спасли, – сообщила Элейн. – Мы родились заново. Мы исповедуем веру, которую дает нам Церковь Трансцедентального Ока.
– Вот как? Но Лион. Почему он так одет?
– Он послушник, – пояснила Элейн. – Через семь лет его примут в священники. А через двадцать лет он станет святым.
– А ты?
– Я просто сестра Элейн, но ведь я пришла в лоно церкви после долгой жизни во грехе. Лиону повезло. Вся его жизнь будет освящена церковью.
– Но что это за церковь? Я никогда о ней не слышала!
Элейн терпеливо улыбнулась.
– Это замечательная вера, – сказала она. – Облагораживающая. После смерти Гарри я утратила всякий смысл в жизни, теперь же я обрела мир и покой. Наша церковь объединила все великие мировые религии в единую трансцедентальную религию. Она проповедует единую веру, а ведь все веры и должны быть едины перед Божьим оком.
– Но она хотя бы христианская? – спросила Мерри.
– Христианская, иудейская, буддийская, мусульманская, зороастрийская, даоистская… Любая. Как говорит наш Пророк: «Все должно быть у всех».
– Но при чем тут мои туфли и сумочка? – спросила Мерри. – Я хочу сказать, что в сумочке у меня сигареты. Слишком уж много на меня сразу свалилось.
– Мы не курим, – сказала Элейн. – Не пользуемся изделиями из кожи и не едим мясо. Мы без всего этого обходимся.
– Что ж, могу я хотя бы что-нибудь выпить? – спросила Мерри.
– Лион, принеси, пожалуйста, стакан эликсира любви для своей сестры.
– Какого эликсира? Что это такое?
– Не бойся, дитя мое. В основном он состоит из сока сельдерея.
– Сельдерея!
– У него свежий и чистый вкус. Вкус созерцания.
Мерри проводила глазами Лиона, который отправился на кухню. Вернувшись, он подал ей стакан, наполненный бледно-зеленой жидкостью. Мерри попробовала и отставила стакан в сторону. Вкус был тошнотворный. Все случившееся казалось ей тошнотворным.
– Мама, что ты натворила? Зачем все это? Ты совсем спятила?
– Нет, дитя мое. Напротив, я впервые за все время нахожусь в своем уме. И я обрела счастье и покой. И живу со всеми в мире.
– Да брось ты, – в сердцах махнула рукой Мерри.
– Ты говоришь так, потому что не обрела смирения, – сказала Элейн.
– Нет, я просто рассуждаю здраво. Послушай, в конце концов, если тебе так хочется, ты имеешь право делать все что угодно. Но Лион-то в чем виноват? Он же ребенок. Ты же губишь его.
– Я спасаю его. И буду тебе признательна, если ты воздержишься от бранных и богохульственных замечаний. Кто ты такая, чтобы входить в наш дом и поносить нас? Уж я-то знаю, какова ты есть и чем занимаешься. Ты погрязла во грехе, угождаешь самым низменным вкусам, обнажаешь свое тело перед похотливыми грешниками, бесстыдно развратничаешь…
– Мама, о чем ты говоришь?
– Я читала эту статью.
– Ты имеешь в виду статью в «Пульсе»?
– Да.
– Но ты не должна верить тому, что в ней написано. Ее написала женщина, которая просто сводила с папой какие-то старые счеты.
– Ты же не знаешь, о чем говоришь, – упрекнула Элейн. – А вот я знаю! Это мне надо сводить с ней счеты, а не ей с твоим отцом. Знаешь, кто разрушил наш брак? Между мной и твоим отцом? Знаешь?
– Нет. Кто?
– Джослин Стронг, журналистка из «Пульса». Она совратила твоего слабохарактерного и безвольного отца с пути истинного, а он не сумел устоять перед ее натиском.
Мерри сидела как громом пораженная. Да, отец упомянул о какой-то давней интрижке, но даже словом не обмолвился о том, к чему она привела.
Элейн встала, пересекла комнату и опустилась на колени перед изображением Ахура- Мазды.
