раскрыл рот.
– О чем ты говоришь? У нас на карту поставлено четырнадцать миллионов! – взорвался Мелник.
– Будь человеком, – терпеливо повторил Ставридес, – и я уступлю тебе. Отдам тебе сделку с «Крайтерионом».
– В рождественскую неделю?
– Да.
– До следующих торгов?
– Нет, целиком и полностью. – По рукам. Я буду человеком.
– Никто не возражает? – спросил Шумски. – Кто-нибудь желает что-то добавить?
Желающих не нашлось.
– Хорошо, – заключил он. – Значит, «Продажная троица» выставляется на торги, а «Нерон» пойдет вне конкурса.
Официант ловко выхватил из-под самого носа Шумски наполненную окурками пепельницу и заменил ее чистой.
Когда все разошлись, официант подошел к столу, за которым с кофе и газетой сидел Лестер Монахан, и сообщил ему о решении, принятом руководителями ААК. Монахан дал ему на чай пятьдесят долларов.
Затем он позвонил своему нью-йоркскому брокеру и поручил ему купить тысячу акций «Селестиал Пикчерз».
Когда Монахан ушел из «Поло», его стакан с апельсиновым соком остался почти нетронутым. Но официант к этому привык. Хотя и очень сокрушался. Как-никак здесь подавали самый дорогой апельсиновый сок в мире.
Мерри ужинала с Джимом Уотерсом в голливудском «Браун Дерби». В последнее время, после того как Уотерс приехал в Голливуд, чтобы подправить диалоги в фильме, в котором сейчас снималась Мерри, они встречались довольно часто. Оба страшно обрадовались, когда узнали, что оказались в одной команде. Они встретились как старые добрые друзья – а для неопределенного, ненадежного и безумного мира шоу-бизнеса их дружба и впрямь была старой – она выдержала испытание временем.
Они ничего не требовали друг от друга, просто наслаждались общением. Правда, Уотерс подбирал для Мерри книги, помогая ей продолжить образование, которое прервалось, когда Мерри так внезапно бросила Скидмор. Впрочем, это для них обоих казалось занятием милым и даже восхитительным. Его интеллектуальная изощренность и ее трогательная наивность чудесным образом дополняли друг друга. Да и в практическом смысле это было удобно – у них всегда находились темы для беседы.
Так что было вполне естественно, что именно Уотерсу – прежде чем даже Уеммику – Мерри рассказала о том, что «Продажную троицу» отправляют на фестиваль в Венецию. И вместе с картиной посылают туда и саму Мерри. Ужином в «Браун Дерби» они как бы отмечали это событие. Уотерс решил таким образом поздравить Мерри. А заодно преподать ей очередной урок – с этой целью он прихватил с собой книгу Рескина[24]«Камни Венеции».
Мерри никогда прежде не доводилось бывать в Венеции. Впрочем, на фестивалях она тоже ни разу не присутствовала. Так что поездка казалась ей чрезвычайно заманчивой.
– Про Венецию вы узнаете из этой книги, – говорил Уотерс. – А вот про фестиваль вам узнать неоткуда. Каждый фестиваль не похож на предыдущие. Как и любое сборище людей, он зависит от тех, кто на нем соберется. А собираются там люди по самым разным причинам. Фестиваль в этом смысле напоминает званый ужин. Все они чем-то схожи и вместе с тем совершенно разные. Будет, конечно, уйма фильмов, множество приемов и полным-полно репортеров. Но все это – только внешняя сторона. Никто не в состоянии предвидеть, что там может случиться. Я бы посоветовал вам как можно лучше осмотреть город.
– Непременно, – сказала Мерри. – А как он выглядит?
– О, это незабываемое зрелище. Смотришь и не веришь собственным глазам. Поверьте, я нисколько не преувеличиваю. Венеция иллюзорна, ирреальна, словно театральная декорация. И необыкновенно, просто сказочно прекрасна. Ирреальность восприятия возникает еще потому, что почти каждый, кто попадает в Венецию, невольно начинает видеть ее другими глазами – глазами Рескина, Байрона, Вагнера, Генри Джеймса, Томаса Манна, Джорджа Элиота или Наполеона. Сколько бы мне ни выпадало счастье стоять посреди Пьяццы, я всегда вспоминал реплику Наполеона, назвавшего Пьяццу самой величественной гостиной Европы. Да, в Венеции все воспринимается как бы со стороны. Может быть, именно благодаря этому и удается понять величие этого необыкновенного города.
Уотерс взял со стола томик Рескина, полистал и прочитал вслух отрывок, который ему особенно нравился:
– «…причудливые колоннады крытых галерей с разноцветными переливающимися колоннами, высеченными из яшмы, порфира и мрамора, который, подобно Клеопатре, подставляет для поцелуя и в то же время прячет от нескромных солнечных лучей свои самые затаенные места… Колдунья-тень, крадучись, словно вор, сползает с колонн, обнажая один за другим лазурные изгибы прожилок, подобно тому, как отливная волна оставляет за собой песчаные волночки на берегу; капители затканы затейливыми хитросплетениями, венками невиданных трав, ползучими гирляндами аканта и виноградными лозами, а также мистическими символами и узорами, начинающимися и заканчивающимися Крестом; венчающие крышу портика широкие архивольты, как нескончаемая цепочка жизни…»
Мерри, облокотившись о стол и уперев подбородок о ладонь, слушала затаив дыхание.
– Просто замечательно, – сказала она.
– Вам понравится в Венеции, – сказал он. – Я это знаю наверняка.
Ночью, уже забравшись в постель, Мерри раскрыла томик Рескина, чтобы почитать перед сном. На форзаце рукой Уотерса было начертано: «Милой Мерри – с любовью. Джим».
Мерри вздохнула, перечитала надпись, потом перевернула страницу и начала читать: «С тех пор как человек завоевал власть над океаном, над просторами океанического брега вознеслись три могущественные твердыни…»
Уотерс не слишком преувеличивал, сравнив Венецианский фестиваль со званым ужином. Разница, пожалуй, была лишь в масштабах. Телеграмма, доставленная в Монтрё, на виллу Мередита Хаусмана, была воспринята как предложение сменить обстановку и расслабиться.
Нони изнывала от скуки, ведя тихую и уединенную жизнь на безлюдном берегу озера. Она уже два дня приставала к Мередиту, уговаривая принять приглашение покататься на яхте. Мередит всячески отнекивался.
– Я едва знаком с этим Эйскью. И видел-то его всего три или четыре раза. И нужны ему вовсе не мы и не наше общество, просто он хочет прихвастнуть тем, что заполучил к себе в гости знаменитость. Он составляет список имен, приглашает известных людей на свою дурацкую яхту и бороздит Ионическое море. Причем это повторяется из года в год.
– Это, должно быть, так увлекательно, – вздохнула Нони.
– Послушай, если тебе непременно хочется совершить морской круиз, я арендую для нас отдельную яхту. Но общество Эйскью меня совершенно не привлекает.
А вот Нони думала совершенно иначе. Ее привлекали веселье, роскошь и шумная компания – то есть все то, от чего так старался отгородиться Мередит, от чего он бесконечно устал за прожитые годы и о чем теперь даже думать не мог. В итоге разговор, как того и следовало ожидать, перекинулся на их совместную жизнь. Нони считала, что со стороны Мередита было бы более чем уместно угодить ей, позволить хоть немного развлечься и
