своим персонажам с большой симпатией, пониманием и сочувствием.
Статья была выдержана в тоне слащавого сострадания к Мерри и ее отцу. Джослин изобразила Мерри испорченной беспутной девицей, которая сама не понимает, что творит, и позирует голой перед кинокамерой только потому, что жаждет услышать похвалы мистера Гарри Клайнсингера. Объясняя причину такого поведения, Джослин цитировала Мередита Хаусмена: «Я был не очень хорошим отцом для Мерри. По сути, я и не был для нее отцом. Если она пошла в кино, то это означает, что между нами существует все-таки какая-то близость. И, конечно, я этому рад».
Следующий абзац был еще хуже. «Потягивая «шато латур» в ресторане роскошного отеля в Палм-Бич, он сказал: «Я знаю жизнь. Я знаю, что по чем. И я знаю, каковы ее шансы стать счастливой. Шансы эти весьма невелики».
Мерри еще раз перечитала статью. Она подумала, что подверглась куда менее жесткому нападению, чем отец. Переходя к ее персоне, журналистка выбирала покровительственно-снисходительную интонацию: «Я уже взрослая девушка», с вызовом заявила девятнадцатилетняя начинающая актриса».
Она произносила эти слова, но без всякого «вызова» и ничего не «заявляла». Это была подлая ложь.
Мерри положила журнал на сиденье и поехала к себе. Она позвонила Уэммику.
— А что сказал отец? — спросила она.
— Он волнуется за тебя.
— Ерунда! — сказала Мерри. — Ведь она в основном издевается над ним.
— Он понимает. Но он знает причину. И его больше всего волнует, что эта статья может тебя оскорбить.
— У вас есть его номер? Как мне ему позвонить?
Уэммик дал ей секретный номер телефона. «Это в Малибу», — подсказал он.
— Спасибо, — сказала она и набрала номер отца.
— Алло!
— Папа! Это Мерри.
— Ты читала?
— Да. Только что.
— Мне очень жаль, — сказал он. — Я сослужил тебе плохую службу. Но и причинять тебе неприятностей я ведь тоже не хотел.
— Ах, папа, да ничего страшного, — сказала она. — Мне было очень неприятно это читать, потому что она так написала о тебе. Как же это бесчестно!
— Я не удивился. Это же журналистка. Ей надо было меня подколоть.
— Но почему?
— Ярость уязвленной женщины не сравнится с пытками ада, — процитировал он. — Но это все слишком сложно, чтобы объяснить по телефону. Слушай, ты сейчас где?
Она назвала адрес.
— Может, приедешь сюда?
— С удовольствием.
— Я очень хочу тебя повидать, — сказал он.
— Я тоже. Я приеду сейчас же.
Она положила трубку. И выбросила журнал в мусорное ведро. Теперь эта статья уже не имела никакого значения. Она вышла на улицу.
Мчась по направлению к Малибу, она видела сквозь тонкие облака на западе закатное красное солнце. Эту журнальную статейку можно забыть. Хотя, нет, не совсем. Разговор с отцом по телефону превратил эту омерзительную писанину в красивую яркую новогоднюю открытку.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
— За ваше счастье! — провозгласила Мерри, поднимая бокал шампанского. Она смотрела на отца и Нони — с сегодняшнего дня миссис Мередит Хаусмен, — стоявших в противоположном углу комнаты у камина.
— Всего вам самого хорошего! — сказал судья Нидлмен.
Артур Уэммик важно кивнул и салютовал новобрачным своим бокалом.
Выпили шампанское. Нони, осушив бокал до дна, швырнула его в камин, и он разлетелся вдребезги.
— Это что значит? — удивился Мередит.
— Я всегда мечтала так сделать, — сказала Нони. — Так бывает… ну, в кино.
Мередит рассмеялся, за ним засмеялись все остальные.
— Пойду-ка я за машиной, — сказал Уэммик. Он собирался отвезти их в аэропорт Бейкерфилд, откуда Хаусмены чартерным рейсом должны были лететь в Акапулько.
— Ну, миссис Хаусмен, как вы себя чувствуете? — поинтересовался Мередит.
— Замечательно, — ответила Нони. — Это самый счастливый день в моей жизни.
— Вот и хорошо, — ответил жених.
— И у меня тоже самый счастливый, — подхватила Мерри.
Отец с удивлением посмотрел на нее.
— Правда! — сказала Мерри. Она не лгала. Ей так хотелось как-нибудь особенно выразить свою радость оттого, что они с отцом снова друзья. Впервые очередной брак отца не вызвал у нее ни возмущения, ни опасения.
Она понимала, что Нони не угрожает ее взаимоотношениям с отцом. Скорее, она жалела эту девушку. Нони была молоденькая, простенькая и явно бесхитростная. Похоже, ее интересует только Мередит Хаусмен, лошади и кино. Нони в голову пока не пришла мысль установить какие-то отношения с Мерри. Она воспринимала ее как дочь Мередита, а с недавних пор — как свою подругу. Что касается Мерри, то она жалела бедную девятнадцатилетнюю девушку, которой вскоре предстоит сполна изведать чувство одиночества с пятидесятидвухлетним мужчиной. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы уяснить, какая роль уготована Нони в жизни отца и зачем она ему нужна. Отец еще держался молодцом, и во всем его облике не было еще ничего стариковского. И его еще считали человеком без возраста — энергичным мужчиной и страстным любовником. Но это всеобщее восхищение требовало от него почти невозможного, так что он постоянно боялся, что в одно прекрасное утро старуха-время настигнет его. И тогда рухнет вся его жизнь, вся его карьера, все, что он создал за эти годы. А Нони была зримым доказательством того, что его картины говорят правду. Она была не только бастионом его уверенности в собственных силах — этот брак был той костью, которую он теперь мог бросить голодной толпе.
Мерри и не думала, что их брак продлится долго. Но это ее не волновало. Она уже поняла, что счастье мимолетно и зависит от случайной удачи: оно похоже на золотую рыбку из дешевого универмага — девяносто девять из ста умирают на второй день, и лишь одна выживает, толстеет и барахтается в аквариуме годами.
Интересно, будет ли у них ребенок. Для отца это было бы праздником. Но что ожидает ребенка в жизни? Она поставила бокал на стол судьи. И какое ей дело? Какой смысл думать об этом?
— Наверное, Артур уже подогнал машину, — сказал Мередит. — Спасибо, судья.
— Не за что. Желаю вам приятного путешествия.
Мередит подал Нони руку, другую — Мерри. Все трое покинули апартаменты судьи и
