От легкой, светлой грусти не осталось и следа. Движения стали четкими и размеренными. Он заплатил, в два глотка выпил кофе и сунул шоколадку в карман. Прикинул, сколько в баке бензина, и решил, что хватит.
Кстин вышел на улицу и сел на мотоцикл. «ИЖ» больше не казался ему таким уж убогим; никто и ничто не может быть плохим или хорошим само по себе, обязательно в сравнении с чем-то.
Сейчас мотоцикл должен был доставить его к Башне, и Кстин не сомневался, что доставит. Больше ста десяти он выжать не сумеет, но…
Важнее другое: опоздает он или нет?
Кстин выждал момент, когда на дороге почти не было машин. Времени искать развязку не было. Он пересек дорожное полотно, ведущее от Москвы к Туле, затем разделительный газон и помчался обратно в столицу.
Он хотел помочь. И наверное, мог. И, если у него получится, разве это так уж мало?
Он быстро добрался до четвертой передачи и лег на заданный курс.
Почему-то вспомнились слова отца. Почему? Наверное, потому, что он думал про мотоцикл.
«Зависть, Костик, – говорил отец, – это то же самое предательство. Она возникает потому, что ты недостаточно любишь то, что у тебя есть. Сядь, оглянись и посмотри, что у тебя есть. И тогда ты поймешь, что ничего больше и не нужно. Не завидуй другому, но и свое никогда не отдавай».
Так оно и было, отец, как всегда, был прав.
Башня… Он не хотел отдавать ей то, что считал своим. То, что – пусть даже только в мечтах – принадлежало ему.
Ковалев попытался задержать дыхание. Кашель усиливался. Руки дрожали, и глаза слезились. Ну, глаза ладно. Черт с ними. Он все равно закрывал их, когда стрелял. Но то, что руки ходили ходуном…
Наверное, он все-таки боялся, хотя и не хотел себе в этом признаваться.
Он слегка согнул ноги в коленях и вытянул обе руки перед собой.
– Давай, Коля…
Новый, еще более мучительный приступ кашля заставил его согнуться пополам. Легкие разрывались от дыма. Полковник убрал палец со спускового крючка, чтобы случайно не выстрелить, и опустился на одно колено. Он кашлял все сильнее и сильнее, пока взбунтовавшийся желудок не вывернулся наизнанку.
Наконец ему удалось остановиться, но теперь закашлялся Петухов. Вообще-то управляющий держался молодцом; он не ныл и не скулил, но каждый раз, когда вспышка выстрела озаряла его лицо, Ковалев краем глаза успевал зафиксировать выражение ужаса и безысходности.
– Все нормально, Коля, – просипел он и похлопал управляющего по плечу.
Конечно, ничего не было нормально. Он расстрелял уже четыре патрона, и в обойме оставалось всего четыре. Раньше, когда он еще служил в милиции, Ковалев снаряжал обойму, передергивал затвор, досылая патрон в патронник, а потом добавлял в обойму еще один, чтобы получилось девять. Но так было раньше. Ему и в голову не могло прийти, что в Башне потребуется оружие. Потребуется для того, чтобы стрелять в эту проклятую дверь. В этот идиотский замок, намертво закрывавший выход в коридор.
Принудительная вентиляция отключилась, и дым из небольшого помещения лениво вытекал через решетки, но это почти не спасало.
– Коля, у тебя есть платок? – сквозь зубы, на выдохе, спросил Ковалев.
Управляющий что-то промычал в ответ. Насколько полковник мог разобрать, интонация была утвердительной.
– Помочись на него, Коля… И дыши через платок.
Ковалев осторожно спустил курок, засунул пистолет за пояс и полез за своим платком. Кусок мягкой ткани был уже весь влажный – от крови, пота и слюны, рвущейся изо рта вместе с кашлем.
«Немного мочи не нарушит этот чудесный букет».
Ковалев помочился на платок, отжал излишки влаги и поднес самодельный противогаз ко рту. Дышать сразу стало легче. Воздух уже не так раздражал гортань и бронхи, ну а то, что он немного вонял аммиаком… Это ведь не страшно, правда?
– Готов, Коля? – Он замер и прислушался. Со стороны двери доносилось лишь натужное кряхтение.
– Я… не могу. Я не хочу.
– Коля, – полковник говорил наигранно-веселым тоном. – Какого хрена тебя взяли на эту работу, если ты не в состоянии сделать даже самые простые вещи?
– А вы?
– А я уже все… В дамках. Веду в счете. Ну?
– Сейчас. Я постараюсь.
– Да уж сделай одолжение. Может, тебе нужно как-нибудь помочь?
– Как? Сказать «пись-пись-пись»?
– Почему же? Есть другие способы. Прострелить ногу, например.
– О! – в голосе Петухова послышалось облегчение. – Кажется, все уже в порядке. Помогло.
– Вот и молодец. Отдышись. – Полковник выдержал паузу. – Ну что? Готов?
– Ага.
– Постучи еще разок. Может быть, дверь и откроется. На этот раз.
Он повесил мокрый платок на запястье, закрыл глаза и прислушался.
Раздался троекратный отрывистый стук. Ковалев на секунду замер. На обратной стороне век возник мысленный образ: ненавистный кусок металла, закрывающий выход. Он плавно нажал на спуск, выстрелил и затем, убрав пистолет за спину, разбежался и пнул ногой в дверь.
Дверь затрещала и немного подалась. Полковник бил еще и еще, но дверь больше не двигалась с места.
– Коля! – полковник хотел подбодрить Петухова. – Дело пошло на лад. Я занял главную диагональ. Одна дамка уже есть, еще парочку – и я ее поймаю. Ты помнишь, как делается треугольник Петрова? Как тремя дамками поймать одну?
– Угу, – задушенно отозвался управляющий.
– Ну и хорошо. Давай, Коля. Помоги мне еще немножко.
Ковалев пружинисто согнул ноги в коленях, вытянул руки и закрыл глаза.
Опять троекратный отрывистый стук.
Он помедлил всего секунду: задумался, что произойдет, если пуля вдруг даст рикошет? Почему-то раньше он об этом не задумывался – не было ни времени, ни желания. Какая разница, если приемлемого выхода все равно нет? Конечно, он рисковал и прекрасно отдавал себе в этом отчет, но до этой секунды считал риск вполне обоснованным. Он и сейчас считал его обоснованным, но…
Но почему-то эта мысль пришла ему в голову, промелькнула, как яркая вспышка молнии, за долю секунды до другой вспышки – пистолетного выстрела…
Петухов зажмурился, оранжевый сноп пороховых газов принес кислый запах и волну горячего воздуха.
– Гхап! – Ковалев издал булькающий звук и покачнулся. – Аааллль…
– Алексей Геннадьевич!
Петухов прислушался. Стало тихо.
