задерживаться здесь надолго тоже не стоило.
«Нам надо убираться, и побыстрее!» Истомин побежал по проходу к Алисе.
Девушке было совсем плохо. Она дрожала, как в лихорадке, и Денису показалось, что она сейчас упадет, завалится набок и больше уже никогда не встанет.
Он подбежал к ней и схватил за шею. Сунул в широко открытый рот раструб ингалятора и нажал три раза подряд.
– Ну же! Дыши! Дыши!
Денис чувствовал, как ее тело бьется под его рукой. Затем дрожь стала стихать. Свистящие хрипы, вырывавшиеся из груди Алисы, сменились шумными вдохами. Девушка жадно заглатывала воздух, как человек, вынырнувший из пучины на поверхность.
Денис опустился рядом с ней на колени.
– Алиса! Ну что? Тебе лучше? Скажи что-нибудь.
Девушка кивнула, и это было последнее, что он увидел.
Еще один удар, куда сильнее предыдущих, потряс вагон, как хлипкий картонный домик. Денис не удержался на ногах и повалился на спину. Жестяной цилиндрик ингалятора выскользнул из пальцев.
Стены тоннеля, видимые через разбитые окна, вдруг прыгнули прямо на них. Вагон скинуло с рельсов и развернуло поперек тоннеля.
Денис поднял голову, пытаясь разглядеть Алису.
Ее роскошные густые волосы окутало голубое сияние, такое яркое, что стало больно глазам. Все вокруг озарилось мощной вспышкой неестественного света.
А потом все погасло, и стало темно.
Константинов полз по крыше.
Он карабкался необыкновенно ловко, как обезьяна. Ничто не сковывало движений: пальто он оставил в вагоне, пиджак расстегнул и галстук ослабил.
Он упрямо лез вперед, понимая, что нужно торопиться.
Неумолчный шум воды и глухой нарастающий гул преследовали его по пятам. Коленями и ладонями Владимир ощущал, как дрожит крыша. Внезапно по ней что-то загрохотало дробно и часто, словно кто-то колотил в басовый барабан.
Константинов почувствовал резкий и болезненный удар в плечо. Он неосторожно дернулся и ударился еще раз – головой о железную раму, прикрепленную к потолку тоннеля.
Большой и гладкий, отполированный временем и водой, булыжник отскочил от его плеча, еще раз стукнул по вагону и упал на пути.
Снизу раздался глухой удар и сразу же, почти без паузы, короткий вскрик.
Здесь, в тоннеле, царил хаос. Состав содрогался под напором плывуна. Многотонная масса песка грозила поглотить все, что встретится ей на пути. Люди в панике стремились поскорее скрыться, но тугие струи воды догоняли их, били в спину и валили с ног.
Толпа, как чудовищная тысяченожка, извивалась и переливалась, кусала и затаптывала сама себя, но, несмотря на огромные потери, продолжала двигаться дальше.
Это выглядело противоестественно и… завораживающе.
С одной стороны, такое совершенное и технически сложное достижение мировой цивилизации, как метро, и, с другой – первобытные животные инстинкты, выплеснувшиеся наружу из многоголосой толпы.
Мощные тюбинги из монолитного железобетона, пучки толстых кабелей, рельсы и вагоны – и живые, беззащитные человеческие тела из костей, крови и мяса.
И Константинов, слыша доносящиеся до него крики, ропот и плеск торопливых шагов по воде, испытывал мистический, почти благоговейный ужас перед силой человеческой стихии.
Наверное, если бы он был там, внизу, среди толпы, такие мысли не лезли бы ему в голову. На них просто не осталось бы времени.
Владимир дополз до конца вагона. Ему надо было перелезть на соседний.
Крыша заканчивалась гладкой округлостью, и Константинов, сколько ни пытался, так и не смог найти, за что бы ему уцепиться.
Тогда он сел на самый край крыши и вытянул ноги вперед, уперевшись в передний вагон. Да, он достал, но это ничего не давало.
Константинов отодвинулся и снова встал на четвереньки. Можно было попытаться поступить так, как обычно это делают герои боевиков – разбежаться и прыгнуть, однако Владимир не был до конца уверен, что уже полностью превратился в героя боевика.
Состав могло тряхнуть в любую секунду, и почему бы вездесущему и обладающему необычайно черным чувством юмора Року не выбрать как раз ту секунду, когда Константинов будет перелезать с одного вагона на другой? Владимир был почти уверен, что так и случится.
Он заметался, то садясь на крышу, то снова становясь на четвереньки.
По железу опять что-то загрохотало. Вагон покачнулся, и Константинов услышал нечто вроде громкого усталого вздоха.
Владимир обернулся. В тусклом освещении тоннеля он увидел: широкий и толстый пласт мокрой грязи лег на вагон.
Надо было решиться.
Константинов встал на ноги и стал осторожно выпрямляться, пока не уперся руками в потолок тоннеля. «Вот за него и надо держаться!» – подумал он и крохотными приставными шагами подошел к краю.
Правую ногу он оставил на месте, а левую, немного поколебавшись, выбросил вперед. Шагнул в пустоту.
Внутри все похолодело и оборвалось. Но в следующее мгновение холод в животе сменился радостным ощущением того, что все получилось. Подошва английского ботинка нащупала под собой твердую опору. Константинов больше не медлил – он перенес на левую ногу всю тяжесть тела и, перебирая ладонями по потолку, подался вперед.
Рифленая, в мелкий рубчик, подошва не скользила по гладкой округлой поверхности. Владимир оттолкнулся от потолка, бросился на крышу и снова пополз вперед.
Это небольшое преодоление себя и собственного страха придало ему уверенности и сил. Он больше не обращал внимания на то, что вагон постоянно двигался. В конце концов, он не мог ничего с этим поделать. Это была данность. Обстоятельства, предлагаемые судьбой. А он, как успешный бизнесмен, умел действовать в предлагаемых обстоятельствах.
Следующие девятнадцать с небольшим метров – именно столько составляет длина вагона – он преодолел довольно быстро. Добравшись до конца, Владимир снова испытал легкий страх. Но на этот раз он быстро с ним справился.
Встал, уперся руками в потолок… Шаг – и он уже полз по следующей крыше.
Потом он проделал этот трюк еще несколько раз, пока не понял, что сбился со счета.
Сколько вагонов осталось позади? И в каком его ждет Ксюша? В этом или в следующем?
Константинов поймал себя на мысли, что он именно так и подумал: «Меня ждет Ксюша», хотя это было слишком приторно и напоминало дешевую мелодраму, рассчитанную на два носовых платка.
Ирина… Ох уж эта Ирина! Не любить такую женщину было невозможно. Константинов уже пытался, но напрасно. У него ничего не получилось. И пусть ему потребовалось одиннадцать лет для того, чтобы это понять.
Константинов ясно помнил их последнюю встречу. Он лежал на широкой кровати – той самой, которую недавно грела матрешка Аля, – заложив руки за голову, и с
