царила суматоха: все время кто-то прибегал, копался в шкафу с картонными папками, отдавал распоряжения – и убегал снова.
– Добрый день! Мне нужна история болезни пациента, который поступил самым первым. Мы с коллегой только что провели его вскрытие, хотелось бы уточнить некоторые моменты, – обратился Валерий Алексеевич к медсестре – женщине в бесформенном одеянии бледно- зеленого цвета, в колпаке, перчатках, двухслойной маске и прозрачных пластиковых очках.
Она окинула его быстрым оценивающим взглядом. Видимо, защитный костюм выглядел убедительно; может быть, даже более убедительно, нежели служебное удостоверение куратора.
Она нагнулась, покопалась в ящиках и достала тонкую папку.
– Вот. Все, что есть. Новые уже лежат в отдельном шкафу, – она показала за спину Валерия Алексеевича.
– Спасибо. Скажите, а где мне найти врача, который его осматривал? – спросил он.
Медсестра замолчала. Куратор попытался различить выражение ее глаз за очками и не смог.
– Я не знаю, – не сразу ответила она. – Я заступила всего час назад и никого из предыдущей смены не застала. Ничем не могу вам помочь.
Валерий Алексеевич еще раз поблагодарил ее и подумал, что он и сам в состоянии справиться с этой задачей. «В истории должны быть подписи. По ним можно найти человека».
Он открыл историю, принадлежавшую, судя по фамилии на титульном листе, Алексею Викторовичу Ремизову, и стал ее листать. Записи оказались короткими; первая была датирована вчерашним днем; даже время было указано точно – 19:06. Разборчивая подпись гласила: «Гарин».
Вторая запись была сделана около полуночи. Некто крупным размашистым почерком отмечал небольшое ухудшение самочувствия пациента, но никаких других тревожных симптомов выявлено не было.
Подпись своей четкостью напоминала автограф матерого брачного афериста, однако рядом, в прямых скобках, печатными буквами было написано: «Зав. 4-м отделением Островский В. Н.»
«Ну вот, – обрадовался куратор. – Это уже кое-что. Найти заведующего отделением будет несложно».
Он вернулся к Кашинцеву, который никак не мог оторваться от стенда. «Наши ветераны», – прочел куратор надпись из латунных букв, прикрученных к листу фанеры.
– Игорь Константинович! Пойдемте! Нам нужен заведующий четвертым отделением Островский В. Н.
– Владимир Николаевич… – глухо отозвался Кашинцев.
– Что? – не понял куратор.
– Мы его уже видели. Не так давно.
Кашинцев ткнул пальцем, затянутым перчаткой из толстой резины, в третью слева фотографию.
Валерий Алексеевич присмотрелся к снимку. Крупные черты лица, большие залысины, редкие седые волосы, зачесанные назад… Это лицо показалось ему знакомым.
– Он…
– Он лежал на каталке в морге, – кивнул Кашинцев. – И умер он, если вы помните, не от вируса.
– Помню. Судя по истории болезни, Ремизова… Так его звали… – увидев удивление в глазах Игоря, пояснил куратор. – Осматривали два врача – Островский и Гарин. Надо поговорить с этим Гариным.
– Наверняка он лежит рядом, на второй каталке, – желчно сказал Кашинцев.
– Вряд ли, – возразил куратор. – Если только он не делает педикюр и не красит ногти на ногах в красный цвет.
– То есть?
– Второй, рядом с Островским, была женщина.
– Значит, вы думаете, что Гарин жив?
– Что-то мне подсказывает, – куратор тщательно подбирал слова, – что правильнее было бы добавить – «пока».
Кашинцев понял, что он хотел этим сказать.
– Тогда чего мы стоим? Вперед!
Охранник, стоявший на входе в универсам «Патэрсон», зябко передернул плечами. «Эта проклятая погода! С утра холодный дождь, кругом лужи, сыро… По-моему, я простыл. После смены надо будет заглянуть в аптечный киоск – взять аспирин или что-нибудь в этом духе».
Он отошел подальше от автоматически открывавшихся дверей, сделав вид, что инспектирует торговый зал и очередь, стоявшую перед четырьмя кассовыми аппаратами. Приветливо кивнул Зине – новой кассирше, с которой никак не удавалось навести «мосты любви и дружбы», она устало махнула ему в ответ.
Конечно, нормальной его жизнь можно было назвать с большой натяжкой: небольшая зарплата, убогая комнатка, которую он делил с обвальщиком из мясного цеха того же «Патэрсона» (даже Зину привести было некуда). Но в родной деревне было еще хуже и тоскливей.
В Москве все-таки повеселее. Огни реклам, яркие витрины, разные лица, вечная суета и спешка… – все это бодрило, заставляло пошевеливаться. Столица дарила некоторую надежду, что вот-вот, может быть, сегодня, может быть, за поворотом, он наконец-то увидит долгожданную улыбку Судьбы.
Да. Это ощущение придавало его жизни хоть какой-то смысл…
Но только не сегодня.
Сегодня он проснулся совершенно разбитым и уставшим, словно и не спал семь часов подряд, а разгружал на товарной станции вагоны с цементом.
Охранник спрятался в угол между прилавками и, убедившись, что его никто не видит, потянулся – сильно, так, чтобы кости захрустели и из суставов исчезло неприятное ощущение скованности.
Это помогло, но ненадолго; все тело ломило, голова была тяжелой, и мысли – обыкновенные, простые мысли охранника из универсама – ворочались в ней с трудом.
«Наверное, надо прямо сейчас сходить в аптечный киоск. Приму сразу две таблетки, а то не доработаю смену».
Он почувствовал, как тело пробила крупная сотрясающая дрожь и из подмышек, неприятно холодя бока, побежали струйки пота. Он сделал несколько неверных шагов, покачнулся и неожиданно для себя оглушительно чихнул прямо на разноцветные пакетики чипсов, выставленные в ряд на верхней полке.
«Ой, черт! Хорошо, что менеджер не видел! Если заметит, что я заболел, – скажет „иди домой“, а смену не засчитает. Четыреста рублей – псу под хвост!»
Охранник утер влажные губы тыльной стороной ладони и с недоумением уставился на нее – рука стала розовой. Он сжал пальцами ноздри и подергал себя за нос. На пальцах остались темно-красные прожилки.
«Да что же это такое?»
Охранник отправился вглубь торгового зала к большому выгнутому зеркалу, позволявшему следить за тем, что творится в дальнем углу магазина. Его искаженное отражение выглядело
