«Народную волю». Александр III верил в действенность террора не меньше, чем его враги- народовольцы. Но насилие могло породить только насилие. Прервать эту цепную реакцию, проявить добрую волю, отказаться от возмездия призвал императора великий русский писатель. Л.Н. Толстой в искреннем душевном порыве обратился к Александру III с письмом, где призывал его к милосердию. Сторонник непротивления злу насилием, он не сочувствовал террористам, не оправдывал их. Думая о судьбе России, переполненной враждой и насилием, писатель просил царя отказаться от казни тех, кто по законам Российской империи ее заслужил. Только милосердие, убеждал Толстой, способно оздоровить общество, заставить его всмотреться в себя, вдуматься в происходящее без ненависти и злобы. Нельзя бороться с революционерами, «убивая, уничтожая их», убеждал писатель. «Не важно их число, а важны их мысли. Для того чтобы бороться с ними, надо бороться духовно. Их идеал есть общий достаток, равенство, свобода. Чтобы бороться с ними, надо поставить против них идеал такой, который бы был выше их идеала, включал бы в себя их идеал».
Письмо Толстого шло к царю сложным путем. Победоносцев, к которому через критика Н.Н. Страхова обратился Лев Николаевич, отказался передать его императору. От Страхова оно попало в руки историка К.Н. Бестужева-Рюмина (одного из основателей Высших женских курсов, известных в обществе как «бестужевские»). Тот передал письмо писателя великому князю Сергею Александровичу, который и вручил его царю.
Александр III не счел нужным ни пригласить к аудиенции, ни написать писателю, чья слава давно перешагнула пределы России. Через тех же посредников он «велел сказать графу Льву Николаевичу Толстому, что, если бы покушение было на него самого, он мог бы помиловать, но убийц отца он не может простить». Цена этого царского слова станет ясной, когда речь пойдет о казнях новых первомартовцев.
Призыв о милости прозвучал и в публичной лекции В.С. Соловьева – профессора Петербургского университета и Высших женских курсов. Философ, снискавший популярность своей критикой отвлеченности христианских истин от жизни, ратовавший за их активное применение на практике, собирал огромные для того времени аудитории. «Сегодня судятся и, верно, будут осуждены на смерть убийцы 1 марта, – обратился он к слушателям. – Царь может простить их. И если он действительно вождь народа русского, если он, как и народ, не признает двух правд, если он признает правду Божью за правду, а правда Божья говорит: «Не убий», то он должен простить их».
В переполненном зале Кредитного общества, где собралось около тысячи человек – цвет столичной интеллигенции, студенты, курсистки, – эти слова встретили овацией. Лишь несколько офицеров и дам в знак протеста покинули лекцию. Молодежь вынесла Соловьева из зала на руках. Его речь, отпечатанная на гектографе, распространялась довольно широко, а самому философу публичные выступления были запрещены. Но царь все-таки не решился на высылку Соловьева, как и на лишение его профессорского звания, хотя эти меры и обсуждались. Немалую роль сыграло то обстоятельство, что возбудивший царский гнев философ был сыном известного историка С.М. Соловьева, преподававшего эту науку Александру Александровичу, который после кончины историка в 1879 г. по совету Победоносцева обратился к семье Соловьевых со словами участия и поддержки.
По-видимому, не только Л.Н. Толстой и В.С. Соловьев – два ярких мыслителя, являвшихся идейными противниками, пытались остановить руку монарха, готовую подписать смертный приговор первомартовцам.
30 марта 1881 г. встревоженный Победоносцев обобщает свои наблюдения на эту тему в письме к царю: «Люди так развратились в мыслях, что иные считают возможным избавить осужденных преступников от смертной казни». Ссылаясь на мнение народа, которое ему, «жившему среди народа», хорошо известно, он требовал возмездия. Константин Петрович мнил себя истинным христианином, а Толстого и Соловьева – еретиками. Он и веру Достоевского воспринимал как «розовое христианство», хотя при случае любил сообщить, что старец Зосима из «Братьев Карамазовых» – романа, читавшегося тогда нарасхват, – был задуман при его, Победоносцева, участии. Но поучения героя Достоевского «любить человека во грехе», «побеждать зло смиренной любовью» оказались непригодными для обер-прокурора Святейшего Синода, когда речь зашла об интересах власти.
Царь был полностью солидарен с главой русского духовенства. «Будьте спокойны, – ответил он Победоносцеву, доносившему о просьбах о помиловании, – с подобными предложениями ко мне не посмеет прийти никто, и что все шестеро будут повешены, за это я ручаюсь». Повешенных оказалось пять – А.И. Желябов, С.Л. Перовская, Н.И. Кибальчич, Т.М. Михайлов, Н.И. Рысаков. Гесе Гельфман казнь была отсрочена ввиду ее беременности. Она сама умерла после того, как у нее отняли родившуюся девочку. Надо ли говорить, что казнь первомартовцев 3 апреля 1881 г. в глазах молодежи превращала их в героев-мучеников и способствовала пополнению рядов «Народной воли». В откликах на казнь народовольцев в европейской печати справедливо утверждалось, что для террористов «законы цивилизованных стран не предусматривают снисхождения». Но здесь же признавалось, что противостояние самодержавной власти и революционной партии еще более обостряется этой казнью, которая не в состоянии ликвидировать самого заговора против существующей государственной системы.
Есть какая-то символика в этих пяти виселицах, ознаменовавших начало царствования Александра III, подобно тому как казнями пятерых декабристов был отмечен приход к власти Николая I. Но, в отличие от своего деда, Александр III, подобно отцу, чувствует себя не только охотником, но и дичью. Он вынужден скрываться от внутренних врагов, объявивших ему войну, принимать всемерные предосторожности против покушений на свою жизнь. Чтобы представить атмосферу, в которой жил император в первые месяцы своего правления, достаточно перелистать письма Победоносцева того времени. «Когда собираетесь ко сну, извольте запирать за собой не только в спальне, но и во всех следующих комнатах, вплоть до выходной», – наставлял Константин Петрович царя, напоминая о необходимости каждый вечер осматривать «под мебелью, все ли в порядке». По-видимому, вера в неприступность и всемогущество власти помазанника Божьего на земле пошатнулась и у самых твердых ее приверженцев. Согласимся, что самодержец, ищущий злоумышленников у себя под кроватью, отнюдь эту веру не укреплял.
Паническим настроениям в окружении Александра III способствовал и недостаток точной информации о положении дел в революционном подполье. Некоторые подследственные намеренно сообщали завышенные данные о резервах «Народной воли». Но и среди приближенных императора нашлись такие, кто в своих целях нарочито подчеркивал опасность, подстерегающую его везде и повсюду. Таким оказался петербургский градоначальник Н.М. Баранов, назначенный на этот пост по рекомендации Победоносцева после марта 1881 г. Н. Баранов не останавливался перед прямым враньем, рассказывая о заговорах, якобы им раскрытых. Он обнаруживал злоумышленников в самых неожиданных местах столицы, в Зимнем дворце и на подступах к Гатчине – роющих подкопы, закладывающих мины, готовящих новые покушения. Этим мистификациям невольно способствовал Победоносцев. Плохо разбиравшийся в людях, Константин Петрович восхищался энергией и способностями своего ставленника вплоть до его полного разоблачения. Когда Баранов был отправлен губернатором в Архангельск, обстановка в столице несколько разрядилась.
Трусом Александр III не был. Но постоянное ощущение опасности развило в нем мнительность. Напряженное ожидание внезапного нападения сделало его невольным виновником гибели офицера дворцовой стражи (барона Рейтерна, родственника министра финансов). При неожиданном появлении царя в дежурной комнате офицер, куривший папиросу, спрятал ее за спину. Заподозрив, что он прячет оружие, Александр III
