Анна трепетала.
— Сокол мой ясный, что с тобою? Какая кручина у тебя? Скажи мне!
Он слабо улыбнулся однажды и сказал:
— Коли я открою тебе душу свою, ты сгоришь, как от полымя!…
Анну объял ужас. Что сделал ее Павел?
Молиться, молиться!
Так же думал и Тугаев, и они ездили из монастыря в монастырь, и не было ни одного старца, ни одного схимника, у которого не исповедовался бы князь.
— Постой, золотая моя, — говорил он жене, — я к старцу схожу. А ты молись!…
И он шел и каялся в своем страшном грехе. Слушали его старцы и схимники и в ужасе качали головами, а потом говорили:
— Иди в монастырь, схиму прими — и замаливай грех свой. Велик он зело! Не помогут молитвы без дел!
Он возвращался к жене бледный как смерть и говорил ей:
— Молись, Анна, обо мне!
— Скажи, что на душе у тебя?
Он молчал. Сказать ей — это значит покаяться и идти в монастырь, отречься от нее, от всего того, ради чего он принял такие муки. Это было ему не по силам. Любовь к молодой жене побеждала ужас вечных загробных страданий.
— Что сказать тебе, Аннушка, кроме любви моей к тебе безмерной, — говорил он ей в редкие минуты спокойствия, — ради любви этой пошел бы я на всякие муки.
— Для чего же муки, милый? — со стоном говорила Анна. — Смотри, другие любятся и веселы, и детки есть, а мы… Только изводимся с тобою.
— Ну, ну! Вот я слышал, в Ипатьевском монастыре пресветлый старец Иннокентий есть. Всякий, говорят, грех разрешает. К нему поедем!
Но и старец Иннокентий не отпустил греха Тугаеву.
Анна терзалась; в ее простом уме слагались ужасы без всяких определенных мыслей, но однажды она вдруг словно просветлела.
Это было в странноприимном доме при Череменецком монастыре. В просторной горнице лежали они на кровати. Анна не спала, взволнованная печалью мужа, и думала тоскливые думы.
Князь спал тревожным, тяжелым сном. Он стонал, метался во сне и бормотал несвязные речи.
Вдруг он вскочил с исступленным криком. Глаза его расширились, он вытянул вперед руки и закричал:
— Ты? Ты? Опять!…
В ответ на его крик раздался другой. Князь очнулся и растерянно оглянулся. И вдруг замер в новом ужасе.
Анна соскочила с кровати и в одной сорочке стояла в углу горницы, дрожа от страха и с ужасом смотря на князя.
Он сделал к ней шаг вперед, взглянул на нее и встал как вкопанный. В ее взгляде он прочел, что она все знает…
— Ты?…— с бесконечным ужасом и страданием произнесла Анна.
Он вздрогнул.
— Да, да! Вот он, мой грех! Вот мое окаянство! Анна, милая!
Он упал на пол, и в несвязных словах полилась его ужасная исповедь.
Ах, не встречаться бы им здесь вовеки! Не волен он был в сердце своем! Все мутилось, не в себе он был. Дьяволы томили его, дразнили и мучили! Видит Бог, он боролся…
Анна слушала и трепетала.
Вон он, грех лжи и обмана! До чего дошла она! Ведь и она в той душе загубленной повинна.
— Иди в монастырь! Я тоже уйду!
— Но я люблю тебя, Анна!
— Прочь! Прими руки… окаянный!
— Что?
Князь вскочил как ужаленный и схватился раками за голову.
— Прочь, прочь, прочь! Не скверни меня руками своими! — твердила, дрожа, Анна.
Князь дико вскрикнул, захохотал и бросился из горницы.
