— Кадашевец Феоктистка Константинов, — продолжал дьяк, — племянник Талицкого Мишка Талицкий, садовник Федотка Милюков, человек Стрешнева Андрюшка Семёнов, с Пресни церкви Иоанна Богослова распоп[114] Гришка…
— Кулик мечен — расстрига, — процедил сквозь зубы князь-кесарь. — Ну?
— Хлебного дворца подключник Пашка Иванов…
— Пашку я знавывал. Дале.
— Чудова монастыря чёрный поп Матвей, углицкого Покровского монастыря дьячок Мишка Денисов.
— Опять кулики пошли. Ну?
— Печатного дела батырщик[115] Митька Килиллов да ученик Талицкого Ивашка Савельев.
Дьяк кончил и ждал приказаний.
— Ныне жду я набольшого кулика, Игнашку, тамбовского архиерея… Быть ему на дыбе, — покачал головою Ромодановский.
Епископ Игнатий действительно был привезён из Тамбова в тот же день, но не в Преображенский приказ, а, по духовной подсудности, на патриарший двор.
Патриархом в то время был престарелый Адриан [116].
Прямо с дороги конвойные ввели тамбовского архиерея в патриаршую молельную келью. Дело было слишком важное, высшей государственной важности: не только хула на великого государя, но — страшно вымолвить! — проповедь о нём как об антихристе. Поэтому и расследование дела производилось с особенной спешностью и строгостью.
Когда Игнатия ввели к патриарху, Адриан встал и сделал несколько шагов к вошедшему.
— Мир святейшему патриарху и дому сему, — тихо сказал Игнатий и сделал земной поклон.
Потом он приблизился к Адриану и смиренно протянул руки под благословение.
— Благослови, отче святый.
— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
Патриарх сел. Игнатий продолжал стоять.
— Ведомо ли тебе, архиерей, по какому «государеву слову и делу» привезён ты на Москву? — спросил Адриан.
— Не ведаю за собою, святейший патриарх, никакого государева слова и дела, — отвечал Игнатий.
— А знает ли тебя на Москве книгописец Григорий Талицкий? — снова спросил патриарх.
Вопрос был так неожидан, что Игнатий точно от удара лицо пошатнулся и побледнел. Он сразу понял весь ужас своего положения.
«Антихрист, антихрист», — трепетало в его душе. Патриарх повторил вопрос.
— Книгописца Григория Талицкого я видел, — дрожащим голосом отвечал Игнатий.
— А где?
— На Казанском подворье перед поездом моим с Москвы в Тамбов, в Великий пост.
— А о чём была твоя беседа с ним, Гришкою?
— О божественном и о писании Григорием книг…
— А что тебе, архиерей, говорил Гришка о великом государе? Не возносил ли он хулу на великого государя?
Игнатий ещё больше побледнел.
— От Гришки Талицкого хулы на великого государя я не слыхал, — почти шёпотом проговорил он.
— И ты, Игнатий, на сём утверждаешься? — строго спросил Адриан.
— Утверждаюсь, — ещё тише отвечал допрашиваемый.
Патриарх подошёл к двери, ведшей в приёмную палату, и, отворив её, сказал приставу:
— Привести сюда Гришку Талицкого.
Талицкий был уже доставлен из Преображенского приказа.
Немного погодя послышалось глухое звяканье кандалов, и Талицкий с оковами на руках и ногах предстал пред патриархом.
— Знаем тебе сей инок-епископ? — спросил колодника Адриан, указывая на Игнатия.
— Тамбовский епископ Игнатий мне ведом, — отвечал Талицкий.
— И ты, Григорий, утверждаешься на том, что показал на епископа Игнатия в расспросе с пыток? — был новый вопрос.
— Утверждаюсь.
— И поносные слова на великого государя при нём, епископе, говорил ли?
— Говорил.
Положение архиерея было безвыходным. Запирательство могло ещё более запутать и привести в застенок, на дыбу.
— Каюсь, — сказал он упавшим голосом, — те поносные слова он, Григорий, при мне точно говорил, и те слова я слышал, и к тем его, Григорьевым, словам я говорил: видим-де мы и сами, что худо делается, да что ж мне делать? Я немощен и, окромя тех тетратей, велел ему написать, чтобы мне в том деле истину познать.
Он остановился. Казалось, в груди ему недоставало воздуху. Патриарх молча перебирал чётки. Талицкий стоял невозмутимо, и только в глазах его горел огонёк не то безумия, не то фанатизма.
Архиерей как-то беспомощно поднял глаза к образам, а потом робко перевёл их на патриарха. Адриан ждал.
— И он, Григорий, тетрати мне принёс, — продолжал Игнатий с решимостью отчаяния. — Денег ему за них два рубля я дал, а увидев в тех тетратях написанную хулу на государя, те тетрати сжёг, токмо того сожжения никто у меня не видел.
Патриарх понимал, что дело слишком далеко зашло и без суда всего архиерейского синклита обойтись не может. Признание сделано. Епископ, слышавший хулу на великого государя и не заградивший уста хулителю, не отдавший его в руки правосудия, является уже сообщником хулителя. Мало того, он не только слушает хулу на словах, но велит изложить её на бумаге, а за это ещё даёт деньги тому, кто изрыгает страшную хулу на помазанника Божия.
«Антихрист, великий государь, помазанник Божий, антихрист! Экое страховитое дело, внушённое адом! — содрогается в душе патриарх. — И кто же в сём адовом деле замешан? Архиерей Божий, его ставленник!»
4
Через несколько дней князь-кесарь Ромодановский, проезжая во дворец мимо ворот патриаршей Крестовой палаты, увидел у тех ворот нескольких архиереев и остановился, чтобы спросить, по какому делу собирается синклит высших сановников церкви.
— По делу Гришки Талицкого, книгописца, купно с тамбовским епископом Игнатием, — отвечал один из архиереев.
— Добро, святые отцы, — сказал князь-кесарь, — после вашего праведного суда Игнатью, куда ни поверни, не миновать Преображенского приказу… Архиерей, епископ — на дыбе!
Эти зловещие слова привели в ужас архиереев. Но Ромодановский ничего больше не сказал и поехал во дворец.
Он застал царя и Меншикова над раскрытою картою.
