Такой шпионаж, в связи с изданием «Санкт-Петербургского Вестника», заменяющего позднейшее «Осведомительное Бюро», позволял не только узнавать настоящее общественное мнение, но и «создавать» его или по крайней мере направлять по возможности в сторону, приятную и желательную для Екатерины и её политики, внутренней и отчасти внешней.
– Сегодня, видать, не особый улов, – с обычной ласковой улыбкой заметила Екатерина, когда Храповицкий доложил ей число и содержание писем, копии с которых лежали у него наготове, в портфеле. – Всё старое… Жалобы на нас, недовольство Россией… её управлением, нравами, климатом… Да, ради Бога, кто же тянет сюда всех силой? Смешной народ. Каждый должен устраиваться как может лучше, по своим силам и умишку… И мы так делаем. В чём же беда? Покуда, не глядя на многие невзгоды, моё маленькое хозяйство идёт себе кое-как, без особого урона и вреда. Надеюсь на лучшее впереди. А они пускай себе лают… Постой, дай-ка сюда ещё письмо француза… Графа нашего…
Храповицкий быстро нашёл и подал листок, на котором было скопировано последнее послание версальского посла, графа Сегюра, к Лафайету, в Париж.
– Тоже человек весьма мало понятный… Что пишет! Поздравляет со вступлением на столь опасный, бунтовской путь… И кому – столь ярому честолюбцу и открытому якобинцу, Лафайету?.. Может ли так писать королевский посол? Скажи прямо твоё мнение.
– Думается, это без всякой дурной мысли, ваше величество. Они же кузены.
Екатерина быстрым взглядом окинула секретаря.
Тот глядел ей прямо в лицо своими добрыми, заплывшими глазами.
– Пожалуй, ты и прав. Дело проще, чем я полагала. Хотя графом я вообще не очень довольна. Мало я тыкала ему в нос лучшими правилами французской старой доблести, рыцарским обычаем. А он стал лукавить с нами… Я вовремя смекнула. А что касается господина Лафайета… Король сделал промах. Нынче там не умеют распоряжаться умами. Этого Лафайета на месте короля я как явного честолюбца и знатного родом взяла бы к себе. Сделала бы своим защитником против врагов. Заметь, что и делала здесь, у нас с моего восшествия…
– И звезда от звезды разнится, государыня.
– А, вот как… Благодарствуй на похвале. Но то помни: я – только женщина. Он же – король-муж. О, если бы вместо этих юбок имела я право природное носить штаны! Я была бы в силах за всё в царстве ответить… Как ни велика наша держава… Управляют, слышь, и глазами и рукой… Как Пётр, как иные… А у женщин есть лишь уши. Да и те золотом занавешены порою… либо иной женской слабостью. Как скажешь?
– Взгляните, государыня, на дела свои. Они громче моего отвечают и вам самим, да и миру целому…
– Э, ты, толстяк… тонким льстецом стал. Где это научился, говори? Не от французов ли, что за них стоишь? Гляди! Je vous tuera avec un morceaux du papier![119]
И быстрым, каким-то девически-шаловливым жестом, свойственным ей одной, Екатерина слегка коснулась выпуклого живота Храповицкого свёрнутым листком, который держала в руке, засмеявшись при этом своим обычным громким смехом.
– Ха-ха-ха! Мёртв… мёртв, государыня… Уж и отпет совершенно, – сдержанно- почтительно вторя хохоту императрицы, отозвался осчастливленный милой шуткой секретарь.
– Больше нет ничего? – быстро принимая деловой тон, спросила Екатерина. – Ступайте с Богом! Буду рада видеть вас нынче у себя за столом. Идите.
Храповицкий почтительно коснулся губами протянутой ему полной руки, на что государыня ответила лёгким пожатием.
– В приёмной принц, его высочество Зиген-Нассауский ждёт, просит дозволения войти, – доложил Захар, пропустив за дверь Храповицкого.
– Принц? Что больно часто? Новые дела, видно. О чём вчера было сказано, не успела я ещё ему состряпать… Да, видно, надо, коли пришёл… Есть ещё минутка. Зови. Пускай…
Что скажете? – отвечая ласковым поклоном на почтительный привет принца, спросила Екатерина, стоя посреди комнаты и тем давая знать, что свидание не может быть продолжительным. – Что-нибудь новенькое? Дурное? Хорошее? В чём дело, принц?
– Я от Сегюра, государыня.
– От Сегюра… Что нужно Сегюру от меня?
Принц молча передал Екатерине большого формата конверт, запечатанный гербом французского посла.
На конверте была написана только одна строка: «Не императрице, а Екатерине Второй».
– Что такое? Что это значит? – с неподдельным изумлением произнесла она и быстро вскрыла конверт.
Изумление её увеличилось ещё больше, когда она увидела подлинную депешу, очевидно сегодня лишь доставленную Сегюру курьером из Константинополя от тамошнего посла Франции, Шуазеля.
Два больших листа, исписанные условным рядом цифр и знаков, были дешифрованы рукою Сегюра. Между строк он вписал буквы азбуки, соответствующие цифрам секретного письма, и эти буквы составили точный, понятный перевод всей депеши.
С жадным, нескрываемым интересом Екатерина заскользила глазами по двойным строкам, слегка даже раскачиваясь всем телом, кивая головой, словно подчёркивая движениями то,
