узнаете, как живут мужики. И потом вы, изведав свои силы на практике, сами решите, сможете ли нести тяготу деревенской страды.
Барышня задумалась.
– Приняв мой совет, вы ничего не потеряете. Во всяком случае, ознакомитесь с деревней, не рискуя попасться с подложным паспортом в руки полиции.
– Хорошо. Я последую вашему совету. – Барышня вышла.
И товарищ по кружку говорил:
– Умненькая барышня! Другие накричат на вас, разбранят, назовут реакционером и пойдут по знакомым добиваться паспорта…
– Нет! – твердил Тихомиров. – Только государственный переворот! Любыми путями и средствами!..
Ещё совсем недавно, в 1872 – 1875 годах, он даже не помышлял о восстании, не говоря уже о цареубийстве и заговоре, но теперь всё переменилось в его сознании. И при всех своих сомнениях и колебаниях он пошёл за Александром Михайловым.
«Личность необычайно чистая и искренняя, – размышлял он. – Уверовавши в революцию для блага родины и народа, он весь отдался революции, совершенно без остатка, целиком живёт революцией – не как принципом, не сухо, мрачно, не по долгу, а всем своим существом!»
Михайлов привлекал Тихомирова и чисто по-человечески. Это был здоровый, крепкий парень, весёлый и жизнерадостный. Конечно, Тихомиров подмечал, что и у него случались минуты горя, огорчений, упадка духа, но лишь минуты. Но вообще Михайлов оставался совершенно счастлив своей жизнью и каждый успех «дела» радовал его чисто лично. Он и жил для «дела».
Когда ходили «в народ», Михайлов опростился, как немногие, «оброс шерстью», жил нигилистом, не позволяя себе никакой «роскоши», ни в виде сносного питания, ни в виде удобной и тёплой одежды. Когда же стал заниматься городскими заговорами да террором, то решил, что тут нужно беречь силу, быть крепким, здоровым, бодрым. И с того времени завёл такой режим, что всякий врач залюбовался бы им. Никакого излишества – необходимо спать столько-то часов, питаться регулярно и хорошими продуктами, ложась спать, завешивать окна чем-то плотным, дабы не портить зрения.
Глаза особенно нужны заговорщику и нелегальному. Необходимо видеть далеко и отчётливо, всё и всех на улице. И уж насчёт слежки за собой (и за другими) Михайлов мог бы поспорить с самым гениальным сыщиком. Он видел на улице всё, среди сотен физиономий моментально различал знакомых или подозрительных и умел устроить всё так, что самого его трудно было заметить. Для этого Михайлов разработал план с системой магазинов, проходных дворов, подъездов, выходящих на разные улицы. В каждом новом городе, знакомясь с людьми и «делом», он немедленно разрабатывал эту заговорщицко-шпионскую топографию. В знакомом большом городе, таком, как Москва или Петербург, он был неуловим, словно зверь в лесу. Он мог мгновенно исчезнуть, как сквозь землю провалиться. Точно так же Михайлов никогда не забывал узнавать возможно полнее весь персонал тайной полиции. Стоило ему услыхать от кого-нибудь о сыщике, он немедленно записывал имя, адрес, приметы, старался лично поглядеть на этого сыщика и знал их действительно множество, оставаясь им неизвестен и постоянно меняя лицо и костюмы.
И главное, Михайлов был редким организатором. Тихомиров не видал ещё человека, который умел бы в такой степени объединять людей, не только группируя, но и направляя их, хотя бы помимо их воли, именно туда, куда, по его мнению, нужно было. Он умел властвовать, но умел и уступить видимость первого места самолюбивому конкуренту, не имел ни самолюбия, ни тщеславия и не требовал ничего для себя – лишь бы дело шло куда нужно. Всякий талант, всякая способность в других радовала его.
Тихомиров не знал, был ли сам Михайлов высокого мнения о себе, но, во всяком случае, он просто не интересовался этим. А между тем Михайлов был истинной душой и творцом той организации, которая зародилась в кружке «Земля и воля» и потом превратилась в «Народную волю», где десяток человек Исполнительного комитета умели держать около себя в разных кружках не менее пятисот революционеров, готовых исполнять все распоряжения Комитета.
Этот Исполнительный комитет создан Михайловым и развивался и рос, пока был Михайлов.
Когда Михайлов объявил, что Тихомиров принят в организацию «Земля и воля», он сообщил ему имена членов кружка, рассказал о состоянии его дел, о его средствах и наконец сообщил шифры, условные знаки и конспиративные квартиры.
После этого появилась хозяйка квартиры Катя Сергеева, сразу же расположившая к себе Тихомирова. Знакомая со всем «радикалитетом», весёлая, жизнерадостная, она, однако, не принимала участия в заговорах или пропаганде. Михайлов с Михельсоном ушли, а Тихомиров засиделся, зачаёвничался, разговаривая с симпатичной девушкой, и незаметно для себя исповедался ей.
Он говорил о том, как осточертела ему скитальческая жизнь, бродяжничество под чужим именем и с чужим видом на жительство.
– Кто знает! – в простодушном порыве воскликнул Тихомиров. – Если бы государь не оказался столь жесток по отношению к нам, «чайковцам», может быть, всё сложилось бы совершенно по-иному. Но теперь обратного хода нет!..
– Ах, Лев Александрович, – задумчиво отвечала Катя. – Вы знаете, я ведь тоже повязана с революционерами. У нас в Орле существовал якобинский кружок. Он почти весь состоял из барышень. А руководил им местный дворянин Зайчневский. Мы с подругой Машей Оловенниковой прямиком оттуда.
– И чему же, Катя, научил вас ваш якобинец?
– Видите ли, Лев Александрович… Если начистоту… Я очень разочаровалась в этом Зайчневском… У него на уме были только дамские юбки…
– Подходящее занятие для якобинца! – засмеялся Тихомиров.
– Нет, серьёзно! Этот Зайчневский с другим проповедником, Оболенским, оба были ужасными бабниками и вскружили головы всем орловским барышням. А Оболенский самую красивую из своих поклонниц и учениц сделал любовницей. Хотя сам был женат. – Катя смутилась и покраснела, отчего личико её похорошело ещё больше. – И они все так и жили втроём – он, законная жена и любовница…
– Необыкновенно прогрессивно! – покачал головой Тихомиров, в то время как Катя наливала ему очередную чашку крепкого китайского чая.
– Но, вы знаете… Я, верно, ретроградка, – не поняла его иронии девушка. – Я ведь воспитана по-старомодному. Не на Чернышевском, а на Пушкине… – И вдруг всплеснула руками. – Что же это я? У меня ведь есть ещё отличное сухое киевское варенье!..
– Варенье вареньем, а если говорить о чувствах: то я тоже ретроград! – Эта открытая, чистая девушка нравилась Тихомирову всё больше и больше.
С того дня по делу и без дела он старался бывать почаще на этой конспиративной квартире с тайной мечтой повидаться с Катей.
Узнав её получше, Тихомиров излечился от своей книжной любви к Перовской. Теперь Соня стала казаться ему не женщиной, а переодетым мужчиной – каким-то Рахметовым в юбке. Он увидел настоящую женскую личность, сильную не мужскими, а совсем иными качествами: сердцем, влюблённостью в жизнь, инстинктивным пониманием множества тонкостей, столь трудно дающихся рассудку, а вместе с тем той непередаваемой скромностью, которая и составляет подлинную красоту женщины.
Нет, благодаря Кате Соня Перовская совершенно исчезла для него. Он понял, что то
