выставляться с группой «Второе пришестивие». Не потому, что они ее не берут, а потому что она так решила. И точка!
Коша брела по улице, намереваясь сесть в трамвай номер один и доехать до заветной мастерской, где целую неделю они вместе слуадостно умирали друг в друге, слушая дыхание ветра и истомленной испанской флейты.
Невыносимо хотелось увидеть Рината.
Она пыталась придумать доводы и фразы, которые помогли бы убедить его в том, что все не так, как он думает. Коша вспоминала его потемневший взгляд, когда он стоял напротив на тротуаре, и ее мозг отказывался понимать ход его мыслей.
На набережной Коша остановилась и долго смотрела на здание Университета с полной пустотой в голове.
Она стояла на обочине и наверно поэтому рядом остановилась машина. Человек в темных очках спросил, куда.
Коша сказала.
Раз уж сам остановился, то что ж не поехать-то. Денег полный карман! Да и не очень нужны они в Питере, чтобы поехать на тачке. Почему-то здесь водилы еще возят по пути просто так. Для компании.
Она села.
Водитель что-то говорил, но Коша не слышала слов, механически кивала головой.
На Репина попросила:
— Остановитесь тут.
Деньги водила не взял.
— Спасибо. Не надо. Мне было по пути.
— Спасибо, — Коша пожала плечами и вышла.
Оставшись стоять у канала напротив дома Рината, она поняла, что оказалась тут совершенно напрасно. Не так лежали вектора пространства. Не та была магическая фигура событий. Ну есть у нее деньги. Ну и что? Что она докажет этими своими грошами?
Ну да. Валек выкинул ей подачку. Ну и что? А сама-то она по-прежнему ничего не значит. И жизнь ее похожа на карандашный набросок — можно стереть легким движением ластика. Скомкать бумажку и выбросить в Неву. Или сделать самолетик и пустить с крыши.
Пустота все вырастала, Коша летела в эту пропасть и хотела скорее разбиться, потому что полет уже измучил своей продолжительностью. Откуда-то она знала, что летит вниз, и что разобьется непременно.
И она медленно поплелась прочь, куда шли ноги.
Удивительно пустынное место. Коша легла животом на нагретый солнцем бордюр канала и смотрела в мутную коричнево-зеленую воду. Куда же надо пойти? Ее словно кто-то звал. Сладкая тягучая патока — то ли голос, то ли флейта где-то в облаках. То ли ядовитая ласка убийцы сочилась из глубины незрячих питерских стекол. Ни облачка на небе… И неслышимая снаружи, но отчетливая внутри нота.
Коша долго щурилась на солнце, пока ей не показалось в ослепительной синеве легкое белое пятнышко.
Теперь она поволоклась к Театральной площади. Почему-то появилась уверенность, что нужно именно туда. Но, когда пришла туда, стало понятно, что это совсем не то. Она сделала три круга по площади, потом дошла до Исакия и решила, надо на все забить и идти силком домой. Спать. А потом ночью поработать над холстом. Почему-то Коша не могла ни рисовать, ни красить с двенадцати дня до двенадцати ночи. В это время ее непреодолимо влекло пространство. Но в нем она никому не была нужна.
На площади Труда Коша села на трамвай, чтобы переехать на нем через Неву. В это время он никогда не бывал набит битком. И Коша стояла посреди салона, слушая ничем не приглушенный грохот колес, и наблюдая, как в окнах проплывает кирпичная крепость малой Голландии.
А еще она думала, что водитель трамвая в Питере — очень важный человек. Потому что, если бы не водители трамваев, то город разрушился бы и перестал существовать, как Вавилон. Еще она подумала, что ей хотелось бы быть водителем трамвая. Про водителя трамвая никто не скажет, что он — никчемный. Но берут ли туда иногородних девушек?
Трамвай перебрался через Неву и остановился на остановке.
Коша выскочила, повинуясь импульсу, и решительно направилась в Кунст-камеру. Она купила билет с чувством обеспеченного человека, который может себе позволить такую мелочь, и проследовала за какой-то экскурсией через весь музей до зала с уродцами. Она сама не знала, что влекло ее туда. Совсем недавно они с Роней убежали от разрушенного младенца на пляже. И теперь его призрак словно упрекал Кошу.
Затаив дыхание, она вошла в зал препаратов.
Посмотреть на уродцев, чтобы понять, в чем привлекательность тления и пагубности. В чем волнующее обаяние тлена и разрушения. Зыскин говорит, что людьми движут две силы — Эрос и Танатос. Они влекут людей, разрывая на части. Один к смерти, другой к воспроизведению. Но так и не ясно, кто из них — благ.
Банки с человеческим браком. Они стояли спокойно в старых витринах, на обычных полках за стеклом. Были аккуратно подписаны. И не было в них никакой потусторонней мистики.
Кошу передернуло.
И она отошла в сторону.
Отошла и сразу наткнулась на отпечатки ладоней Петра и его длинные с малюсенькими ступнями ботфорты. Надо же, какие ручульки были у Петра! И он этими ручульками свернул страну в бараний рог. У Зыскина тоже маленькие ручки, а сам он высок. И глаза у них чем-то похожи.
Коша стояла и думала о жестокости Петра. Неужели неизбежно — быть жестоким, чтобы сделать что-то хорошее? Чтобы потом помнили тебя. Пользовались тем, что ты сделал. Испытывали благодарность. Может быть, жестокость — благо для будущего? А жалость — благо для настоящего?
Но и жалость жалости рознь. И жестокость жестокости рознь.
В зал вошел молодящийся рыжеволосый человек в дорогих очках-хамелеонах. Не смотря на возраст, на нем была одета молодежная футболка. Он обошел всех уродцев, то и дело поглядывая на дверь. Потом остановился у гипсовых следов петровской руки и, примерив к ним свои — огромные узловатые кисти — громко хрюкнул.
Коша оглянулась и вздрогнула. На запястье рыжеволосого дядьки она увидела знакомую татуировку. Это был тот человек, золотую ручку которого она нечаянно сломала и потом украла. Конечно, он не мог читать мысли. Люди не умеют этого делать, но Коша все равно почувствала себя уродцем из стеклянной банки.
Приступ внезапной тошноты погнал ее на улицу. Около самого выхода спазм отпустил желудок, и Коша остановилась. Она отдышалась и решила посмотреть в зеркало. Дома такого большого зеркала не было.
Она придирчиво оглядела одежду и, в принципе, осталась собой довольна. Вот только голова. Надо бы сделать прическу, подумала Коша и прикоснулась к волосам.
Она собрала волосы в узел, пробуя сделать хвост, как у Муси. Но от этого лицо стало жестким и похожим на мальчика. Каким-то угрожающим. Нет. Так она не понравится Ринату.
Потом поставила их дыбом, потом снова рассыпала по плечам и помотала головой.
Вдруг какой-то человек замер за спиной и сразу установилась какая-то особенная
