командира Воздухоплавательного парка генерал-майора Кованько заведующему электротехнической частью инженерного ведомства генерал-майору Павлову.
«Вечером 21 мая с. г., – говорилось в рапорте, – г-н Попов пожелал, прежде чем лететь с пассажиром или грузом, испытать аппарат в полете один. В 8 часов 51 минуту вечера он поднялся с самого конца рельса очень хорошо. Во время полета аппарат держался очень ровно – не было заметно никаких клевков. В 8 часов 56 минут (фактически – чуть позже. –
Г-н Попов представлял собою бесформенную массу, окутанную материей, проволоками и обломками дерева. С трудом удалось его извлечь из-под обломков... По-видимому, при ударе его подкинуло на сиденье, и он головой пробил верхний план аппарата.
Аппарат разбит совершенно за исключением заднего руля и винтов. Механики г-на Попова предполагают, что с ним случилась судорога или другое недомогание, и он сделал неверное движение, что в связи с тем, что мотор при спуске не был остановлен, и повело к столь печальной катастрофе».
Эдмонд, бывший ее свидетелем, объяснял, однако, катастрофу исключительно неисправностью мотора, установленного на «Райте» и до этого ни разу не испытанного.
– Да и вообще на «райтах», проданных вашему военному ведомству, – говорил Эдмонд, – моторы, насколько мне известно, из числа забракованных во Франции. Я уже не вспоминаю о недостатках конструкции: аэропланы Райта, изготовленные французами, значительно хуже «райтов» немецких. Это достаточно широко известно.
Катастрофа с Поповым повергла всех знавших, а также и не знавших, но полюбивших его в уныние, вызвала большую тревогу за его жизнь.
«Тяжелое впечатление произвела страшная катастрофа с нашим русским летуном Н. Е. Поповым, – писал «Петербургский листок». – Весь перевязанный, забинтованный, с поломанными руками, с сильнейшими ушибами головы, глаз и носа лежит этот еще недавний герой авиационной недели в большой палате дворцового госпиталя в Гатчине, лежит без движения, испытывая ужасные муки и страдания.
Бог весть, выживет ли Николай Евграфович.
Вчера больного посетил профессор Троянов, который после тщательного осмотра признал у Н. Е. Попова сотрясение и удар мозга. По словам профессора и доктора Надеждина, состояние больного очень опасно, но... природа творит чудеса.
Н. Е. Попов все время лежит в бессознательном состоянии, временами он приходит немного в себя, начинает бредить и затем опять впадает в бессознательное состояние.
В палату к больному абсолютно никого не допускают».
Автор этой заметки предложил свою версию причин катастрофы: «Райт»-де задел небольшую горку крылом при спуске. «Поле нужно было выровнять, оно не приспособлено для полетов».
Что касается последнего замечания, то дело и вправду обстояло так. Более того, на летном поле начисто отсутствовала, как бы мы теперь сказали, техника безопасности. Во время полетов в районе аэродрома не было даже дежурного фельдшера, и первую помощь Попову оказал случайно находившийся на поле частный врач. Не было ни санитарной кареты, ни самых простых носилок. Чтобы доставить Николая Евграфовича в лазарет кирасирского полка, пришлось срочно разыскивать извозчика и перевозить тяжело раненного, истекающего кровью пилота в самой неудобной позе.
– По полю гоняют коров, – с законным возмущением отмечал один из очевидцев происшествия, – снуют толпы любопытных, каждую минуту рискующих быть раздавленными.
Правда, тот же очевидец добавлял:
– Во время несчастного полета Попова на поле, однако, никого не было. Попов категорически заявил, что если поле не будет очищено от публики, то он не полетит. На сей раз его послушали: поле пустовало, и публика стояла на указанных ей местах.
Но если одно препятствие по настоятельному требованию Николая Евграфовича было устранено, то другие-то оставались.
Приехав в Гатчину, Попов уже через день-другой сделал достаточно красноречивое признание корреспонденту «Петербургской газеты».
– Я опасаюсь бугров на поле, – сказал он. – Моему «Райту» трудно делать спуск. Вообще, как я теперь убедился, поле мало подходит для полетов. Мешает и многочисленная публика, перебегающая аэродром по разным направлениям. При таких условиях страшно работать!..
Состояние Николая Евграфовича после катастрофы было крайне тяжелым. Он бредил то по-французски, то по-английски, реже по-русски. Описывал руками порывистые движения, словно хотел взлететь, как птица. На вопросы, задаваемые по-русски, отвечал по-английски и невпопад.
– Точно определить все полученные им повреждения при падении в настоящее время нельзя, – сообщил поздно ночью одному из корреспондентов дежурный врач. – Больного ввиду его состояния запрещено поворачивать на бок.
К утру значительно повысилась температура, пульс участился до ста – ста четырех ударов в минуту.
В дворцовом госпитале то и дело раздавались звонки телефона – десятки, сотни людей
