Осенью десятого года, когда Попов находился в Саксонии, на его родине состоялся большой Всероссийский праздник воздухоплавания. Он собрал в столице, на только что отстроенном по соседству с Коломяжский ипподромом Комендантском аэродроме, уже более десяти русских летчиков. Среди них были Ефимов, Уточкин и Лебедев, аэроклубовский авиатор Сегно, чиновник особых поручений при министре финансов Александр Кузминский – сын сенатора и родственник Льва Толстого, военные летчики, обучавшиеся как в Петербурге, так и за границей, а среди них и первый русский военный летчик – ученик Попова поручик Руднев. Праздник-смотр выявил высокое искусство и отвагу русских пилотов, их большой энтузиазм.
Однако он омрачился катастрофой: летая на «Фармане», 24 сентября разбился насмерть морской офицер инженер Лев Макарович Мациевич, незадолго перед тем вернувшийся с учебы из Франции. Гибель его глубоко потрясла русских людей.
К концу того же года первый отряд российских авиаторов пополнился еще несколькими пилотами, получившими свои дипломы во Франции, куда к тому времени, кстати, перебрался и Николай Евграфович. Среди них были спортсмен Сципио дель Кампо, студент Масленников, адвокат Васильев, «волжский богатырь» борец Заикин, техники Костин и Кузнецов...
А вскоре к ним присоединились новые летчики, и не только французской выучки, но и отечественной: студенты Агафонов, Алехнович, Евсюков, Слюсаренко, Раевский в Петербурге, Российский в Москве, Сикорский в Киеве, механики Дановский, Тимофей Ефимов (брат Михаила), Седов-Серов, спортсмены Арцеулов, Зверева, Колчин, Лерхе, Янковский...
«Весь мир с удивлением узнал, как за столь небольшой промежуток времени выросло в России воздухоплавание, – радостно восклицал анонимный автор небольшой книжечки «Русские летуны», выпущенной издательством А. С. Суворина. – Еще месяц перед тем у нас летали только Ефимов и Уточкин, да Попов лежал разбитым в Германии. А осенью сразу выросло множество русских летунов, до тех пор никому не известных, а теперь покрывших себя неувядаемой славой. Никто не подозревал, что за самый короткий срок Россия сумеет создать целый кадр смелых и опытных летунов».
Были учреждены первые авиационные школы – в Севастополе, на берегу реки Качи, и в Гатчине. При этом главным инструктором в первую из них пригласили Михаила Ефимова.
Все интересовало Попова в этом бурном, подталкиваемом самой жизнью процессе, за которым он пристально следил из своего далека. Но не все удовлетворяло его, не все нравилось. Кое-что вызывало резкую критику. Особенно когда он сравнивал то, что происходило в России, с положением дел в других странах, прежде всего во Франции и Германии.
20
Здоровье – прежнее, крепкое, каким всегда отличался Николай Евграфович, – не вернулось. Лучшие европейские курорты и первоклассные заграничные врачи поставили его на ноги, но не смогли восстановить то, что было необратимо разрушено, – легкость передвижения и крепкую нервную систему. Еще доктор Останков нашел у Николая Евграфовича нервное расстройство, известное тогда в науке под названием послетравматического сумеречного состояния бреда. По мнению Останкова, оно должно было продлиться несколько недель. Так оно и случилось. Однако все дальнейшие последствия его трудно, а точнее, невозможно было предвидеть. Неврастения была в их числе не единственной.
Хотя мрачные мысли посещали порой Попова, воли он им не давал. Проблемы авиации, во всем их многообразии и сложности, захватили его сполна, заставляли забывать на время и сильные физические боли, и общее недомогание, и неудобства, вызванные хромотой: он долгое время не мог ходить без палки. Недуги отступали перед непреклонной силой его воли.
Облегчались страдания и той трогательной заботой, которой окружил его Сергей Евграфович, вернувшийся в Москву лишь после того, как убедился, что брат уже вполне может обойтись без его помощи. Но все равно каждое лето он наезжал к нему. Наезжал и зимой, когда позволяли обстоятельства.
Не переставая много и часто ездить по Европе, Попов основным местом своего пребывания избрал живописное местечко Эз, в горах на берегу моря, в десяти километрах от Ниццы, где был расположен дворец великой герцогини Мекленбург-Шверинской. Как камергеру своего двора, она предоставила Николаю Евграфовичу широкие возможности пользоваться дворцом и многими другими благами, соответствующими его положению.
Оттуда, из Ниццы, Попов, чуть окрепнув, продолжал систематически посылать статьи и корреспонденции в «Новое время». Они печатались в разделе «Внешние известия» под постоянным заголовком «Завоевание воздуха». О творческой активности Попова свидетельствует такая цифра: за два года газета напечатала более шестидесяти статей Николая Евграфовича по двести-триста газетных строк каждая.
Писались статьи с большим знанием дела. Попов познакомился лично со многими французскими летчиками и высшими офицерами, с генералами и адмиралами, у него были друзья в штабах и на военных базах. Присутствуя на маневрах, тренировочных полетах и состязаниях, Николай Евграфович следил за всем происходящим, глубоко обдумывал, анализировал увиденное и услышанное от десятков, сотен людей, с мнением которых он привык считаться. Кроме того, он прочитывал уйму французских, германских, английских, американских, итальянских газет, вылавливая из них все, что имело отношение к авиационному делу.
Вот почему каждая статья, с одной стороны, служила делу популяризации проблемы завоевания воздуха, а с другой, представляла немалую ценность для специалистов – как в практическом, так и в теоретическом плане.
Было в статьях Николая Евграфовича немало и сугубо личного, и поэтического, и публицистического.
«В летании есть великие радости, – писал, например, Попов из Ниццы в самом начале 1911 года. – Тот, кто сидел на аэроплане, правил им, как игрушкой, и высоко, спокойно парил надо всем, что на пути встречалось: и над зелеными рощами и полями, и над серебристой рекой, и волнующимся морем, и суровыми горами, снизу казавшимися неприступными, тот знает, какая радость рождается в минуты полета; чарует новизна, не изведанная еще красота мира. Эту радость не забудешь. Все на земле представляется тогда малым и далеким. Воздух, свежим ветром свистящий в ушах, и ласкающее солнце кажутся совсем родными. Летун легко
