быстро бормотать. Петр резко взмахнул винтовкой и так же резко опустил ее. Брезгливо толкнул немца.
Ординарцы глазам своим не верили: Пятницкий нашел-таки обер-лейтенанта. «Да, позавидуешь выдержке Петра Николаевича! Я бы так не смог: сразу же прикончил бы этого убийцу», – подумал Щербина и подошел ближе.
– Чего смотришь? Заколоть удава, и все тут!
Пятницкий придержал его руку:
– Не горячись, Петро. По закону все должно делаться.
– Сведем его к замполиту, не простой это пленный, – поддержал Руднев.
– Верно, Василь.
Берест зашел в длинный полутемный сарай, куда поместили пленных. Они сидели на скамейках вдоль степ, посередине – стол со стулом.
Берест сел за стол и стал разглядывать пленных. Грязные, заросшие лица. Погасшие, безразличные ко всему взгляды. Да, это уже не те наглые, самоуверенные вояки, которых он видел в сорок первом…
Он не заметил, когда ординарцы ввели обер-лейтенанта. Тот, увидев немецких солдат, гаркнул: «Хайль Гитлер!» Пленные вскочили и дружно выкрикнули фашистское приветствие. Замполит вздрогнул от неожиданности, в руке блеснул пистолет. Разглядев ординарцев, стоявших у входа, все понял. «Ишь ты, храбрец какой нашелся! Шаль, словарь мой беден…»
– Кто из вас понимает по-русски?
Немцы зашептались, затем поднялся долговязый солдат и сказал, что он немного понимает.
– Хорошо. Ну-ка спроси, с какими словами в плен сдавались?
Солдаты ответили дружно:
– Гитлер капут!
– Теперь спроси: почему же они то «капут», то «хайль» кричат?
Несколько минут немцы о чем-то спорили. Наконец Берест услышал:
– Герр лейтенант, никакого обмана. Все говорят: «Мы по привычке!»
– Ну что ж, допустим… Но от плохой привычки надо отвыкать. А это что за птица?
Обер-лейтенант презрительно отвернулся, но тут же спохватился, довольно бегло заговорил по-русски, моля о пощаде.
Болтовню фашиста прервал Руднев:
– Товарищ замполит! Это палач концлагеря, Петр Николаевич его опознал.
– Вот как! Увести!
Попяв, что положение его безнадежно, эсэсовец, выбросив руку, вновь крикнул «Хайль!», но пленные молчали. Пятницкий подтолкнул обера к двери.
– Нечего тут цирк устраивать. Капут пришел, а ты все «хайль» вопишь!
В тот день Петр впервые почувствовал облегчение.
Притихла щемящая в сердце боль. Радость от того, что землю больше не поганит изверг-обер, заглушила ее. Вспомнил своих товарищей – мучеников лагеря. Собрать бы их сюда! Если бы это было возможно, прошел бы всю землю, отыскал живых, поднял из могил растерзанных, по-братски обнял бы всех и сказал им: «Возмездие свершилось!»
3
Стоял март, дождливый и туманный. Шагая в голове батальона, Неустроев вспоминал родные края и на чем свет стоит бранил климат Германии. «У нас на Урале еще лежит снег, поджимают морозы, только в полдень звенит капель. Крыши домов под снегом, карнизы – в сосульках! Хорошо! А здесь промозглая сырость, до костей пробирает». Еще в начале похода почувствовал неутихающую боль в ногах. Забеспокоился, – может, с костью что. Осторожно спросил Ярунова, как у него. «Болят, Степан Андреевич», – без колебаний подтвердил тот. «Нашел ты, Степан, с кем равняться, – подумал Неустроев. – Василий Иванович вдвое старше». Спросил у Гусева, у которого тоже были перебиты ноги. «При таком темпе железные и те не выдержат, заболят», – ответил Кузьма.
А ведь и верно – сотни километров позади. Значит, с ногами все нормально. Недаром хирург, прощаясь, сказала, что скорее в другом месте кость переломится, чем там, где срослась.
Беспокоили и пленные, что шли в хвосте колонны. В случае чего могут и ударить. Отправить бы их в тыл, да где он, этот тыл? Батальон идет по коридору, прорубленному первым эшелоном. Берест, правда, успокаивает: «Не дураки же немцы, понимают – конец наступил рейху». Неустроев придерживается другого взгляда. Солдаты эти присягали на верность Гитлеру, он для них был фюрером не только Германии, но и всего мира. От «хайль» до «капут» поворот чрезвычайно крутой. А потому от фашистов всяких каверз можно ожидать.
Словом, пленные – обуза.
А тут вдруг подвели большую группу вооруженных немцев. Комбат изумленно глянул на единственного нашего солдата, сопровождавшего их. Шутка ли, с полсотни немцев с автоматами – и такая беспечность: один конвоир.
