целью осматривающие преимущественно геологическую природу. Данное обстоятельство определяет маршрут и тему разговора. Если бы тон задавал орнитолог, ботаник или мифолог, то и первое, и второе были б иными.
Неподалеку от Селлфосса мы прошли мимо двора Гуннара, играющего заметную роль в истории о мудром Ньяле[885]. Этот рассказ с его схватками, морскими походами, призраками и приключениями читается как рыцарский роман. Гуннар сочетается браком с Халльгерд; она становится его злым роком, как и для двух мужей до него. Перед свадьбой Ньяль дает ему добрые советы — например, чтобы он непременно выполнял договоренности и никогда не совершал дважды убийство в пределах одной и той же родовой линии. Мне вспоминается суждение о неком Годене, которое я там вычитал. О нем сообщалось, что он был самым умным мужчиной в Исландии среди всех, за исключением знающих будущее. Дефиниция, которая утрачена.
СКОГАР, 9 АВГУСТА 1968 ГОДА
В первой половине дня в музее. Выставка свидетельствует об обособленном развитии острова; иное кажется будто приснившимся в зимнем сне. В коллекции медицинских инструментов набор для кровопускания, там же гриб дождевик[886] для остановки крови. Косточка какого-то тропического плода, принесенного Гольфстримом, считалась камнем спасения. Она клалась роженицам между грудей. Ствол пера лебедя-кликуна[887] был зачищен для детей; они сосали через него молоко. Это способствовало появлению у них красивого голоса.
Много предметов из рога: рог для питья, рог для пороха, рога для курительного и нюхательного табака, а также чаша для сбора пускаемой крови. Особая кость из головы трески была приделана к питейному рогу. Она приносила удачу: «Христос держал ее в руке».
Потом на морской берег, Скёгасандур. На кочках рос взморник[888] , из которого исландцы в трудные времена, например, в суровые зимы и при тяжелых извержениях вулкана, пекли хлеб. Сверху парили крупные хищные чайки[889], коричневые, со светлыми полосами. Исландское название: skumur.
Цепь высоких дюн напоминала наши острова в Северном море: только песок их бы не белым, а черным: измельченная лава. Эти черные пляжи вулканических ландшафтов производят менее отрадное впечатление, нежели кварцевые отмели, однако тепло они сохраняют лучше — это, похоже, чувствовали и тюлени, которые, почти две сотни, тесно, один к одному грелись там на солнце. Когда они вальяжно переворачивались, их светлые брюха блестели. Другие рядом с ними плавали в море. Головы с большими, круглыми гагатовыми глазами поднимались и опускались в приливе.
На заднем плане глетчер, в котором поток лавы выплавил широкий пробел. Раньше крестьянам приходилось гонять там своих овец по льду. Один мальчик упал в расщелину, в глубине которой слышался плеск глетчерной воды, — решили, что он пропал, после того как долго звали и высматривали его. Однако он нашел выступ, за который уцепился, и лазейку, которая вела к свету. Поздно вечером раздался стук в дверь. Никто не отваживался открыть из страха, что войдет могильный житель. Но в дом вошел мальчик.
Из моря торчали различные утесы причудливой формы. У одного была вершина, как кипарис на Острове мертвых, другой образовывал ворота, через которые пролетают чайки, у третьего свет падал, будто сквозь зубцы и амбразуры.
Здесь я встретил старых знакомых, которыми любовался еще с Магистром в Норвегии — а именно тупиков[890], которые, словно пчелы у улья, роились прямо под утесом на том месте, где мы стояли. Белый жилет, черные крылья, мощный клюв оранжево-красного цвета. В полете, сверху черный, тупик держит ноги за собой, как красные весла. Птицы планируют в нашу сторону, быстрыми взмахами крыльев останавливают движение и исчезают в гнездах за луговой дерниной. Они дюжинами стоят на скале, точно часовые, и вообще своим оперением напоминают солдат в мундирах эпохи барокко.
Массы чаек и буревестников. Последние, сопровождая рыболовецкие суда и увидев, что начинают выбирать сети, пикируют на рыбу, но обгладывают у нее лишь красные жабры. Признак благосостояния — я вспоминаю завтрак в нью-йоркской гостинице «Стокгольм», во время которого от омаров подавали на стол только клешни.
Мы с Фридрихом Георгом и Томасом Клеттом остались на освещенном солнцем утесе, тогда как геологи еще поднялись к глетчеру. Они часто останавливались в особенно интересных местах, которые в большинстве случаев также и особенно безобразны. Точно как у патологов: «великолепный гнойник». Я подумал об ужасе Вайнингера перед вулканами; и в самом деле их красота возрастает по мере удаления.
РЕЙКЬЯВИК, 10 АВГУСТА 1968 ГОДА
Мы возвращались в Рейкьявик. Я еще раз приветствовал Лиринди, двор Гуннара, по правую руку. Личность Гуннара в исландской рамке мне представляется аналогичной личности Карла Смелого в рамке бургундской. Нравы стали более тонкими, возрастает роскошь. Достигает кульминации чрезмерное расточительство. Гуннар ходит под парусами на военных кораблях, во время помолвки надевает царское платье. Сага переходит в историю, но еще веет воздухом нибелунгов.
По правую руку и Гекла («Колпак»); последнее извержение случилось в 1947 году — мы вспомнили Жюля Верна. Остановка в Хоераверди возле теплиц. Кофейное дерево цвело и пахло, как в Анголе. Грозди превосходного винограда. Это поразило меня, особенно в сравнении с помидорами.
Лава обладает тонкой структурой; она передается траве: зеленый покров, как камвольная пряжа. В рыбной сушильне.
На низках качались легионы рыб; они были подвешены за хвосты. Чайки, разбойничавшие здесь, с появлением нас улетели. Их было немного; они без сомнения тоже предпочитают свежую рыбу.
[…]
Прибыв в Рейкьявик, мы сразу отправились в музей: к сожалению, оказалось, что естественно- научные коллекции собраны в другом месте. Из фольклора мы многое увидели еще вчера в Скогаре. Здесь экспонаты были многочисленнее и ценнее. На верхнем этаже современное искусство. В нем умиротворяющий отдел Мунка.
На ночь опять в «Лёффлейдуре». Там прощальный ужин и благодарность господам Оттмару, Беренсу и Эгилю Йонсону, которые нас сопровождали.
ЛОНДОН, 11 АВГУСТА 1968 ГОДА
В семь часов вечера мы взлетели с большого аэродрома, мощной базы НАТО Кефлавик с интенсивным движением. Высоко над облаками я завершил чтение «Histoire de la Drogue»[891]. Она оканчивается увлекательной главой «Наркотики и авторство»[892].
Во время заката солнца подробности в направлении полета исчезают. В обзоре море и острова (вероятно, у побережья Шотландии) резко контрастируют друг с другом, как на гравюре по стали. За ними небо, огненно-красное и золотистое, с голубовато-зеленой кромкой, которая постепенно переходит в голубизну. Между красным золотом и бирюзой чисто золотая полоска.
Потом из темноты крупные поселения — планы в горизонтальной проекции, выполненные серебряным
