Воистину — «Я красками бушую!» Могла бы о себе она сказать. Я в пеструю смотрю ее тетрадь И удаль вижу русскую, большую… Выискивая сторону смешную, Старались перлов в ней не замечать И наложили пошлости печать На раковину хрупкую ушную… И обожгли печатью звонкий слух, А ведь она легка, как яблонь пух, И красочностью ярче, чем Малявин! О, если б бережнее отнестись, — В какую вольный дух вознесся б высь, И как разгульный стих ее был славен! Кишинев. 1 марта 1934 г.
В нем нечто фантастическое: в нем Художник, патриот, герой и лирик, Царизму гимн и воле панегирик, И, осторожный, шутит он с огнем… Он у руля — спокойно мы уснем. Он на весах России та из гирек, В которой благородство. В книгах вырек Непререкаемое новым днем. Его призванье — трудная охота. От Дон Жуана и от Дон Кихота В нем что-то есть. Неправедно гоним Он соотечественниками теми, Кто, не сумевши разобраться в теме, Зрит ненависть к народностям иным. Кишинев. 18 февраля 1934 г.
В счастливом домике, мещански мил, Он резал из лирического ситца Костюмчики, которые носиться Могли сезон: дешевый ситец гнил. За рубежом, однако, возомнил, И некая в нем появилась прытца: Венеру выстирать готов в корытце, Став вожаком критических громил. Он, видите ли, чистоту наводит И гоголем — расчванившийся — ходит, А то, Державиным себя держа, Откапывает мумии и лику Их курит фимиам, живущим в пику, Затем, что зависть жжет его, как ржа. Кишинев. 9 марта 1934 г.
Избрал он русский для стихов язык, Он, сердце чье звенело мандолиной.
