Пленительная лесистая дорога из Тойлы в Иеве влекла его к себе, и часто, в полном одиночестве, он бродил по ней:
Что может быть лучше дороги лесной В полуденной, нежно-спасающей мгле! Свой дух притаился здесь в каждом стволе. И, созерцая природу, мыслил:
Здесь учиться людям надо, как любить и петь. Петь, как птичка, потому что —
Сила звонкой песни сотрясает тело птички, Потому что песня — чарованье переклички, В трепетаньи звуков воплощенная мечта. Тем людям учиться надо у птички, у одного из которых спросил:
Чем же ты живешь? Возвращался он с прогулки поздно, когда уж
Огонек в лесной избушке За деревьями мелькнул. И —
Долина пьет полночный холод Тоской синеющих высот. Иногда он взывал к полю и небу:
Земли смарагдовые блюда И неба голубые чаши, Раскройте обаянья ваши. Он умел ценить жизнь:
Тревожный праздник новоселья Пусть нам дарует каждый день. И укорял, жизнью не умевших пользоваться:
Рая не знаем, сгорая: Радость не наша игра… А радость всегда вокруг нас. Разве же, например, не радость, когда —
Луна взошла, и дол вздохнул, Молитвой рос в шатре тяжелом… В этот час —
…Сад расцвел Дыханьем сладким матиол. Но больше всего радовала и утешала утомленного, плохо оцененного сородичами Федора Кузмича его, Данту подобная, великая любовь к Анастасии Николаевне:
В моем бессилии люби меня. Один нам путь, и жизнь одна и та же. Мое безумство манны райской слаже. Отвергнут я, но ты люби меня. И —
Здесь верный наш союз несокрушимо вечен. Он выше суетных, земных, всегдашних дел. Ты только для меня. Торжественно намечен В веках наш яркий путь, и светел наш удел.
