стихи? Эти песни никто не поёт и давно уже позабыли.
В первый день их возили на обзорную экскурсию по Коломбо. В Москве ноябрь, холодрыга. А здесь светило солнышко, но жарищи не было. Говорилось о том, что на Цейлоне всегда одинаковая температура — двадцать пять градусов, и зимой, и летом, и осенью, и весной, а потому остров считается прообразом библейского рая. В национальном музее даже показывали восковые фигуры Адама и Евы с чертами местных жителей, уверяя, что наши прародители были по национальности цейлонцы. Артосов при этом обратил внимание, что у жены газового туза искренний и обаятельный смех, а поэтесса из города на Неве нервозна и подобные заявления цейлонцев воспринимает в штыки. Впрочем, сколько она ни фыркала, а вечером во время торжественного обеда в Российском культурном центре эта Виктория Хитрова прочитала свежеиспечённые с пылу с жару строки:
— А что, неплохо, — рассмеялась сидящая рядом с Артосовым жена миллионера. — Завидую. Мне нужно, чтобы много времени прошло, прежде чем отложатся впечатления, и я смогу что-то сочинить. А она — пожалуйста. И такая лёгкость в строке.
— Стишата к ужину, — проворчал Лещинский.
— Да ладно тебе! Отдыхаем же! — сказал ему Артосов. И весь вечер он легко ухаживал за Татьяной. Не потому, что Цекавый сказал «не теряйтесь», а просто ему нравилась её улыбка. И она уже была не Татьяна, а Таня.
— Давайте меняться! — предложил он. — Я бы хотел быть Проломовым. Поэт Проломов — это классно! Для поэтессы не подходит. А вам отдам свою, будете Артосова. Татьяна Артосова, отлично!
— Я согласна, — улыбалась Таня. — Только муж обидится, не разрешит. Он и так мне говорит: «Ты используешь брэнд моей фамилии». С меня за это денег не требует, а с вас за брэнд сдерёт три шкуры.
— А девичья какая?
— Саврасова.
— И вы не подписываетесь такой живописной фамилией!
— Хотела мужу сделать приятно.
— А он: «брэнд»! Бросьте его!
— Не могу, люблю.
— Какая вы хорошая, Таня!
Хитрова, напротив, всё больше и больше раздражала его. Она требовала к себе внимания, обращалась к нему через стол:
— Артосов! Ты почему не читаешь свои стихи? Разве мы приехали не на фестиваль поэзии? Забыл, что ли, как ты у нас в Питере читал про «до горы»? И меня, поди, забыл! Эх ты! А ну читай стихи, а то буду тебя щипать под столом!
— Клянусь Аполлоном, между нами ничего никогда не было, — шепнул Артосов в самое ухо Тане, отчего та засмеялась:
— Щекотно!
Ему было особенно приятно ухаживать за ней, зная, что она любит своего мужа и верна ему, и Артосов любит свою Асю и будет верен ей.
Поздно вечером, распластавшись на кровати и щёлкая пультом телевизора, Лещинский говорил:
— Как же я стал ленив, вальяжен. Я уже привык, что женщина сама ко мне приходит. А глядя на тебя, я удивляюсь. Куй железо! Ты ей явно понравился. Женщина без мужа за границей, а особенно в экзотической стране, расположена к романтическому приключению. Особенно удобно то, что при таком муже она, даже в случае сильного чувства, не станет требовать, чтобы ты развёлся со своей Настюхой и женился на ней.
— Да ладно тебе, старый селадон! Я даже не знаю, в каком она номере.
— А я, вот, хоть и ленив, а знаю. На нашем же этаже в самом дальнем конце.
— Ну так и иди сам.
— Говорю же, во мне барство.
— Шляхтич презренный!
Однако, когда Лещинский захрапел, Артосов понял, что ему не до сна, и решил просто так прогуляться. Выйдя из номера, он пьяненько подумал, что будет приятно хоть минуту постоять у двери Тани. Каково же было его удивление, когда он застал там Цекавого. Руководитель и организатор делегации стучался в дверь Таниного номера и строго бубнил своим басом:
— Татьяна, так не делается!
Ковры в гостинице были чрезвычайно мягкими, Артосов незаметно прошмыгнул к лестнице, спустился и бродил вдоль набережной, выкуривая одну за другой. Не сразу мысль его обратилась к тому, что он бродит вдоль берега Индийского океана, что судьба забросила его на дивный сказочный остров Буян, где круглый год — май.
Зазывалы из мелких харчевен горланили в его сторону, он же старался не смотреть на них, а разглядывал, что же там так обильно ползает на берегу вдоль кромки прибоя. Наконец, остановился и разглядел. Однажды ему довелось побывать в квартире, где тараканы в адском количестве среди бела дня ползали повсюду, уже нисколько не боясь людей и смерти от стремительного удара тапочкой. Точно так же здесь, ничего не страшась, ползали и жили своей ночной бурной жизнью — крабы. Многие из них дрались, расползаясь в стороны, а затем мужественно сшибаясь. Кто-то кому-то уже успел откусить клешню. Иные, напротив, одолев соперника, спешили воспользоваться своим успехом у дам.
— Мать честная! Наловить бы! — воскликнул Артосов, припоминая своё голодное детдомовское детство, да и время, когда им с Асей и детьми нередко приходилось сидеть впроголодь. Чудно, что здесь никто не спешил насобирать эту ползающую еду и наварить её на костре с солью и лавровым листом. Будь он простой советский пионер Валерка, а не увенчанный лаврами поэт Артосов, да он один наловил бы этих клешнястых, дал бы жизнь весёлому костерку, нашёл какую-нибудь посудину и наслаждался южной ночью. Его грешные мысли о Тане развеялись, и Артосов вернулся в свой гостиничный номер, продолжая мечтать о том, как он с хорошей компанией наловил бы тут крабов.
— Поздравляю, — проворчал Лещинский, переворачиваясь с боку на бок, а, взглянув на часы, добавил: — Чо так быренько?
На другой день проходило главное мероприятие. Хотя фестиваль поэзии и назывался всемирным, в нём, как оказалось, принимали участие только сами цейлонцы, наша вот эта делегация из России, поэты из Китая, Египта, Ирана и какой-то сдуру затесавшийся англичанин. Все читали свои стихи, никто друг друга не понимал, но это тем более было весело и забавно.
Артосов поглядывал то на Цекавого, то на Татьяну, то на Цекавого, то на Татьяну. Цекавый смотрелся
