Шольц, сияя, повернулся к жене и медсестре, обеспокоенно наблюдавшими за его движениями.
— Это — мой сын, — взволнованно произнес он, с трудом выговаривая слова. — Мой сын, понимаете? Сегодня я стал отцом!
— Мальчика пора кормить, герр Шольц, — улыбнувшись, сказала в ответ медсестра, — прошу вас, не заставляйте его голодать и требовать себе законное пропитание.
— Он станет банкиром, — сияя от счастья, не унимался Штефан. — Запомните эти мои слова. Сегодня родился великий банкир, который в будущем станет известным во всей Германии.
Словно в ответ на слова медсестры ребенок заплакал. Сначала чуть слышно, как будто тихонько покашливая, но, с каждой секундой, его плач становился все громче и громче, пока, наконец, не превратился в безудержный детский крик, похожий на тот, которым время от времени наполнялись другие палаты этой больницы. Штефан, не помня себя от радости, сделал умиленное лицо и попытался успокоить младенца, ритмично покачивая его на своих руках.
— Ну все, Штефан, хватит! И правда — хватит. Неси его сейчас же ко мне, — строго просила Карла. — Штефан! Все, прекрати, твоего сына пора кормить.
Шольц отдал ей мальчика и с восторгом смотрел, как малыш, едва попав в руки матери, сразу же успокоился и взял ее грудь. Он сел рядом с женой на кушетку и, легонько тронув ее за локоть, произнес благодарно, просто и искренне: «Спасибо тебе, родная моя. Огромное тебе человеческое спасибо, Карла!».
1928
— Wir tanzen mit freude jeden tag[1], — вполголоса повторила Сара и поставила в большой тетради точку после только что написанного ею предложения. Затем она, с облегчением вздохнув, отложила карандаш в сторону и довольно посмотрела на целые две страницы, исписанные крупным неровным почерком.
— Ну, давай теперь посмотрим, что там у тебя получилось, — с улыбкой сказала пани Чижевская и, взяв в руки ее тетрадь, быстро побежала по строкам внимательным взглядом. При этом она изредка кивала головой и одобрительно добавляла время от времени: — Так, так, прекрасно… Очень, очень хорошо.
Сара, смущенно посматривая на преподавателя, терпеливо ждала результата ее проверки.
— Что ж, Сара, в этот раз всего две ошибки, — наконец, подвела итог пани Чижевская и, повернув тетрадь к девочке, обвела два слова на последней странице красным карандашом. — Смотри, вот здесь и здесь. Что именно здесь неверно предлагаю тебе определить самой, это будет твоим домашним заданием.
— Хорошо, — вздохнув, ответила Сара и немного разочарованно посмотрела на красные отметки, сделанные пани Чижевской. — Немецкий мне жутко нравится, но какой же он, все-таки, запутанный и сложный язык.
— С твоим усердием ты освоишь его очень скоро. Поверь, я со многими детьми работала в своей жизни и знаю, о чем говорю, — пани Чижевская с улыбкой закрыла тетрадь и отдала ее Саре. — Главное — не сдаваться и не бросать занятия.
— Вы и правда так считаете? — с надеждой в голосе спросила Сара, убирая тетрадь и карандаши в старенькую потертую сумку.
— Конечно! У тебя, определенно, имеются склонности к изучению языков, при этом, я вижу, что тебе самой нравится развиваться в этом направлении. Кроме того, Сара, бытует мнение, что немецкий язык, конечно, более сложный, по сравнению с некоторыми европейскими языками, но, в то же время, он несколько проще многих славянских языков, например, польского. Так что, если уж мы с тобой можем прекрасно общаться на польском, то, поверь, и на немецком сможем общаться столь же легко и непринужденно. Тебе просто нужно немного времени.
— Спасибо вам, пани Чижевская, — поблагодарила женщину Сара и, вздохнув, направилась к выходу. У самых дверей она обернулась и с улыбкой добавила: — Спасибо и до свидания.
— До свидания, Сара, — улыбнулась в ответ пани Чижевская. — Жду тебя в пятницу. И не забудь, пожалуйста, про домашнее задание.
Сара вышла на улицу. Настроение было прекрасным. Среди горожан утреннего Люблина ей всегда было спокойно и беззаботно. Люблин был ее городом, таким родным и таким уютным, а люди здесь, приветливые и добродушные, казалось, в большинстве своем были ее давними хорошими знакомыми. Сара перешла через оживленную улицу и остановилась на другой ее стороне возле небольшого магазинчика, украшенного многочисленными резными карнизами. Здесь уже много лет продавались ювелирные украшения. Рахель, как всегда, опаздывала, и она, чтобы не заскучать, стала с интересом разглядывать привлекательные изделия на витрине. Среди большого количества всевозможных браслетов, колье и сережек, Саре сразу же приглянулось тоненькое колечко с одним-единственным небольшим фиолетовым камешком. Кольцо было таким маленьким и изящным, что, казалось, неизвестный девушке мастер намеренно создавал его именно для подростка. Но, самым захватывающим было то обстоятельство, что, если смотреть на камешек с разных сторон, то он начинал искриться на солнце как-то уж совсем необычно и переливался, при этом, особенными, непохожими друг на друга оттенками. Сара любовалась понравившимся ей колечком и думала, как было бы здорово иметь у себя такое и надевать его на руку в день своего рождения или на празднование Хануки.
Через несколько минут появилась Рахель. Быстро и аккуратно петляя среди прохожих, она шла по другой стороне улицы с таким видом, как будто была перед ними в чем-то виновной. Сара, посмотрев на нее, не смогла сдержать улыбки. Сказать, что Рахель была ее лучшей подругой, пожалуй, было бы не совсем верным. Скорее, Рахель была ее единственной настоящей подругой, они были знакомы уже шесть лет, и за все это время между ними почти не случалось ни ссор, ни взаимных обид. По характеру Рахель была более упрямой, чем Сара. Но всегда, когда между девочками возникал какой-нибудь спор, в нужный момент Рахель умела остановиться. Это мгновенно делало создавшееся недопонимание чем-то неважным и напоминало обеим, что дружба гораздо более значима и ценна, чем любые мимолетные разногласия. В такие моменты Рахель смотрела на нее долгим загадочным взглядом, который, как Саре казалось, всегда выражал примирение и как будто скрытый намек на что-то, о чем знала только она, Рахель. И спорить дальше уже совсем не хотелось.
В сером шерстяном свитере с очень высоким воротником, в легком коротеньком пальто, которое сидело на ней, как влитое, в модной темно-зеленой шляпке, Рахель сегодня выглядела особенно привлекательной. Довольно высокая для своих тринадцати лет, худая, темноглазая, с прямыми длинными
