стал, но быстро охрип, а потом молить меня стал, чтобы я отпустил его ради Бога. А я только смеялся радостно и говорил ему, что он скоро сможет сам обо всем Всевышнему рассказать. Тогда он стал говорить мне про какую-то крышу, но тут я его уже не понимал, видать, у него от страха ум за разум зашел. В общем, натянул я веревочки потуже, чтобы он лежал ровненько, да и вбил ему в его поганое сердце колышек заостренный. Хороший такой колышек, с руку толщиной. А потом пошел да и сдался законникам. Был суд, мне дали восемь лет, но через четыре года выпустили, потому что видели, что я человек незлобивый и не опасный. А как выпустили, я понял, что в общину мне возврата нет, потому что там в каждом деревце знакомом, в каждом камушке привычном буду я Настеньку свою видеть. И попросил я тогда законников, чтобы они меня пристроили куда-нибудь век мой дожить спокойно, и они сжалились надо мной и послали меня сюда. И вот уже целый год я тут уголек в топке жгу, государевым людям тепло даю. Где голову приклонить – у меня есть. Кусок хлеба – тоже. Господь Всемилостивый – он всегда над головой моей, а для удовольствия моего душевного есть у меня кошка Мурка да собачка Дамка. Они, как и я, калеки. Только у них – у одной глаза, а у другой лапы нет, лихие люди покалечили, а у меня – сердце вырвано из груди. И где оно сейчас, и как я жив – сам не знаю. Вот так, Алешенька, такая моя история.
Алеша сидел, не шевелясь.
Он был потрясен. Какая-то мысль мелькнула в его голове, и он спросил Пахомия:
– А сколько лет было твоей дочке, брат Пахомий?
– Только девятнадцать стукнуло, а она из общины-то и ушла.
Алеша, глядя перед собой остановившимися глазами, прошептал:
– Как моя Настя...
Пахомий не расслышал его и переспросил:
– Что ты сказал, Алеша?
Но Алеша не ответил. Он ничего не слышал, и перед его внутренним взором медленно и страшно разворачивалась картина того, что могло произойти с его любимой сестрой, которая так же, как дочка Пахомия, покинула скит, увлеченная молодым и крепким парнем, и бесследно пропала в водовороте мирской жизни.
Пахомий следил за оцепеневшим Алешей острым взглядом, а тот, не замечая этого, покачивал головой и с ужасом думал о неизвестной, и поэтому еще более пугающей судьбе сестры его, Насти.
– А вот и генерал твой идет, – прервал его размышления Пахомий и, кряхтя, встал с лавки.
Алеша поднял глаза и увидел приближавшегося к ним Александра Михайловича Губанова, который, как и вчера, был одет в бравую форму с большими звездами на плечах.
– Ну, не буду вам мешать, – сказал Пахомий и направился к своим грядкам. Дамка и Мурка, на протяжении всего разговора сидевшие у его ног, устремились за ним.
Поравнявшись с идущим навстречу генералом, Пахомий слегка поклонился ему и уважительно сказал:
– Доброго здоровьичка, Александр Михалыч! Губанов остановился и приветливо ответил:
– Здравствуй-здравствуй, Пахомий! Как твой огород? Скоро ли огурчиками с грядки угостишь?
– Скоро, Александр Михалыч, скоро! На той недельке приходите, в самый раз будет.
– Ну, смотри, раз обещал, то – приду.
И генерал, посмотрев на Пахомия с притворной строгостью, улыбнулся и потрепал его по плечу. Тот заулыбался в ответ и, оглянувшись к Алеше, подмигнул ему, а затем поспешил к своему огороду.
Глава 4
«А ПОТОМ ОН ПРОИГРАЛ ЕЕ В КАРТЫ И УБИЛ»
– Здравствуй, Алеша! Как спалось сегодня?
Усевшись напротив, Губанов пригладил коротко подстриженные седеющие волосы и, положив руки на стол, выжидательно посмотрел на Алешу.
Алеша, все еще не пришедший в себя после рассказа Пахомия, рассеянно ответил:
– Спасибо, хорошо спалось.
– Вот и хорошо, – с удовлетворением сказал Губанов, – значит, ты выспался, и голова у тебя отдохнула и теперь работает, как часы.
Алеша молча посмотрел на него.
– А чтобы голова у тебя работала четко – это нам очень нужно, потому что сегодня мы с тобой будем говорить об очень важных вещах.
Губанов сделал паузу и спросил:
– Скажи мне, Алеша, ты все понял, что я тебе вчера говорил?
– Да, Александр Михайлович, – ответил Алеша и, помедлив, добавил: – И еще сегодня Пахомий объяснил мне что-то.
– Пахомий... – задумчиво произнес Губанов, – Пахомий – хороший человек, только несчастный. Он рассказал тебе про свою дочку?
Алеша кивнул, но, вспомнив, о чем вчера попросил его Губанов, добавил:
– Да, рассказал.
Губанов сокрушенно покивал и сказал:
– Да-а... Судьба иногда поступает с человеком весьма жестоко.
– На все воля Божья, – отреагировал Алеша.
– Да, – ответил Губанов и, посмотрев на него, сказал:
– Ну да ладно, Бог с ним, с Пахомием. Давай говорить о серьезных вещах. Раз ты сказал, что понял, о чем я тебе вчера рассказывал, тогда пойдем дальше. И то, что я тебе сейчас расскажу, тебе очень не понравится, но, – и он развел руками, – это есть та самая жестокая правда жизни, с которой мы в своей работе сталкиваемся постоянно.
Губанов помолчал и наконец, глядя на ожидавшего продолжения разговора Алешу, заговорил совершенно другим тоном. Теперь перед Алешей сидел не доброжелательно разговаривавший с ним военный, чьи звезды не играли в их разговоре никакой роли, а жесткий и принципиальный генерал ФСБ, поседевший на своей нелегкой службе и привыкший к тому, что ему приходится говорить о страшных вещах безжалостно и равнодушно.
– Некоторое время назад, – начал он, упершись в Алешу пронзительным взглядом, – с зоны усиленного режима в Ижме бежал матерый и опасный уголовник. Сидел он за убийство соседки и, по всей видимости, совершенно не раскаивался в этом. При побеге, совершенном особо дерзким образом, были убиты несколько солдат и офицер. Таким образом, кроме несчастной женщины, на нем повисло еще четыре трупа. Поймать его тогда не удалось, и он скрылся. Но вскоре его след обнаружился в СанктПетербурге, и этот след был отмечен еще несколькими убийствами. Кроме того, этот уголовник связался с преступным сообществом, и его, так сказать, послужной список увеличился. Теперь на нем было еще и ограбление банка. Кроме того – несколько изнасилований, торговля наркотиками, теми самыми, между прочим, от которых погибла дочь Пахомия, и снова убийства. Он хитер и изворотлив, бесстрашен и жесток. Непонятные нам причины заставили его вернуться в Ижму и проникнуть на ту самую зону, с которой он бежал. Это привело еще к одному убийству. Был убит заключенный, который почемуто стал преследовать его в тайге.
Губанов посмотрел на Алешу, который не сводил с него глаз, и, вздохнув, продолжил:
– А потом... А потом он пришел в поселение староверов и увел оттуда Настасью Силычеву, твою сестру. Этот человек – Знахарь. Он же – Костя, которого ты, конечно же, знаешь и помнишь.
Алеша вскочил, не зная, как ему реагировать на услышанное, но Губанов жестко сказал ему:
– Сядьте, курсант Силычев.
Подчиняясь непреклонной воле, прозвучавшей в голосе генерала, Алеша опустился на скамью. Сердце его стучало как бешеное.
– Они ушли из сикта, и через некоторое время...
Генерал замолчал, как бы не решаясь продолжать, но все же, как бы через силу, закончил фразу:
– Через некоторое время Настя погибла. Как это было, я расскажу тебе позже, потому что сейчас мы с тобой говорим не о ней, а об этом самом Знахаре.
В груди у Алеши все сжалось, и глаза неожиданно наполнились слезами. Он закрыл лицо руками, и, видя это, Губанов замолчал. Глядя на Алешу, он достал из кармана кителя пачку «Мальборо» и закурил, выпуская дым в сторону, чтобы он не попал в лицо Алеши. Пахомий в это время трудолюбиво ковырялся в своих
