за плечи и счастливо смеясь, на фоне красно-золотых песчаных дюн и низких розовато-лиловых и оранжевых облаков, напоминавших жуков, ползущих по яркому синему небу. Снимок сделал седой бедуин, на которого они случайно наткнулись: казалось, он появился ниоткуда вместе со своим одиноким печальным верблюдом. Огюстэн, Гейл и Нокс. В тот день с ним что-то произошло. Когда Гейл подарила ему фотографию, он не смог засунуть ее в обычный альбом и хранил в отдельной папке. Позже к ней добавились другие с ней и Ноксом, но больше, где она сфотографирована одна.
Он не заметил, как выпил весь бокал, и плеснул в него еще виски.
Зачем останавливаться на одной женщине, если можешь иметь двадцать? В глубине души он всегда испытывал презрение к верности. Каждый мужчина вел бы себя так, как он, если бы мог себе позволить. Моногамия для неудачников. Может, он просто старел, но вечера, проведенные с Ноксом и Гейл, показали ему всю ущербность той жизни, которую он вел. Ему все труднее становилось находить себе женщин. Он потерял контроль, а может, интерес. И у него появилось совсем иное желание. Он не мог понять, чего именно хочет, но оно становилось все сильнее, и новые победы над женщинами перестали радовать. Однажды пару месяцев назад он проснулся и, поддавшись неудержимому желанию, оторвал от стены огромный кусок обоев, напоминавший коросту.
Инстинкт вить гнездо! Боже мой! До чего он дошел!
И все же это не было любовью. Как это объяснить Ноксу? Ему очень нравилась Гейл, но он не домогался ее и не пытался завоевать. У него не щемило сердце от того, каким взглядом она смотрела на Нокса. Потому что на самом деле его мучило не это, а та искра, которая между ними проскочила, застав обоих врасплох.
Одна из неожиданных опасностей археологии заключалась в том, что жизнь других становилась невольным упреком для своей собственной. Продолжительность жизни древних александрийцев достигала тридцати пяти лет, то есть меньше, чем он уже успел прожить. И им удалось успеть так много! В отличие от него.
Он был недоволен своей жизнью. И стал покупать виски ящиками.
Он лежал на кровати, закинув руки за голову. И смотрел на свежевыбеленный потолок, понимая, что ночь будет долгой.
II
— Я не могу это сделать, — пробормотал Фейсал, отступая от края грязевика. — Не могу. И не буду.
— Ладно, — разозлился Абдулла. — Я это сделаю. Только я не позволю, чтобы ты тыкал в меня пальцем, если все провалится.
— Нет, — возразил Фейсал. — Никто из нас не будет этого делать. Это неправильно. Плохо. И ты сам это знаешь не хуже меня.
— И ты сам об этом скажешь капитану Халеду? Так что ли? — огрызнулся Абдулла.
Фейсал скривился. Абдулла прав. Он только однажды почувствовал на себе тяжелую руку офицера, но после этого неделю провел в больнице и больше такого не хотел.
— Что именно он приказал? — спросил он.
— Я уже говорил. Заставить их молчать.
— Заставить молчать, — повторил Фейсал. — А почему он выразился именно так? Потому, что если все выйдет наружу, то он заявит, что мы неправильно его поняли. Нас повесят, а его слегка пожурят и отпустят.
Абдулла хмыкнул. Такая мысль приходила в голову каждому из них.
— И что ты предлагаешь?
— Сделать именно то, что он приказал. Заставить молчать.
— Не понимаю.
— Здесь две доски. Мы положим их по краям шахты, натянем между ними простыни и одеяла и придавим края камнями. Они поглотят все звуки, тем более что и вход мы закроем.
— Ну, не знаю… — Абдулла вздрогнул. — Если он узнает…
— А как? Я не собираюсь ему рассказывать. А ты?
— Даже в этом случае.
— Ты считаешь, лучше убить их?
Абдулла посмотрел вниз и, подумав, неохотно кивнул:
— Ладно. Так и сделаем.
III
У Нокса болело все тело, и сон никак не шел. Теперь он понимал, что имеется в виду, когда говорят об «усталости костей». В камере сыро, скамья, где он лежал, жесткая, сокамерники, будто сговорившись, храпели по очереди. В комнате отдыха по-прежнему работал телевизор, причем на полную громкость. Египтян, казалось, это ничуть не беспокоило — они рождались уже с затычками в ушах, — но для Нокса все происходящее было внове.
Только ближе к утру ему удалось немного забыться, но это был даже не сон, а какое-то близкое ко сну состояние полудремы. Он не знал, сколько оно длилось, как вдруг послышался знакомый голос. Голос Гейл. Сначала он решил, что все еще спит, и улыбнулся, но потом понял, что это не сон. Он понял это по выбору слов и по напряжению в голосе. Он вздрогнул, сел и, сообразив, в чем дело, тут же рванулся к двери и приник к смотровому окну. На экране телевизора появилась Гейл и еще два человека на коленях, а за ними — зловещие фигуры в замотанных лицах с автоматами на груди.
— Гейл! — закричал он, не веря своим глазам. — Гейл!
Он принялся стучать кулаком по двери.
— Заткнись! — пробурчал один из сокамерников.
— Гейл! — Он не мог остановиться. — Гейл!
— Я сказал — заткнись!
Хлопнула дверь, и показался заспанный полицейский. Он бросил сердитый взгляд на Нокса и стукнул ногой по двери камеры. Нокс не обратил на него внимания, продолжая жадно смотреть на экран через плечо полицейского. Это точно была Гейл. Он еще раз выкрикнул ее имя, чувствуя полную беспомощность и ничего не понимая. Полицейский отпер дверь и открыл ее, угрожающе постукивая дубинкой по бедру. Но Нокс оттолкнул его и ворвался в комнату отдыха, тупо задрав голову на экран и ловя каждое ее слово.
Полицейский схватил его за плечо.
— Назад в камеру, — произнес он, — иначе мне придется…
— Она — мой друг! — отмахнулся Нокс. — Дайте посмотреть.
Полицейский отступил назад, и Нокс перевел взгляд на экран. Запись кончилась, и на экране вновь возникла студия. Консервативно одетые дикторы — мужчина и женщина — сообщали новости. Никто никогда не слышал об Исламском братстве Асьюта, но власти были уверены в благополучном разрешении кризиса. Во врезке вновь пошла запись заложников. Нокс с замиранием сердца следил, как Гейл подняла руку. Это что-то ему напомнило, но он так и не понял, что именно.
Сзади стукнула дверь, и он обернулся. Подошли еще два полицейских, и теперь они приближались к нему с видом, не предвещавшим ничего хорошего.
— Там — моя подруга, — объяснил он, показывая на экран. — Ее взяли в заложники. Пожалуйста, я должен…
Первый удар пришелся ему в бедро. Он не видел его и не имел возможности приготовиться. Острая боль пронзила ногу, и он упал на одно колено. Второй удар был нанесен по лопатке и частично по затылку — в глазах вспыхнул сноп искр и запрыгали амебы. Он упал лицом вниз. Внезапно перед ним возникла
