таки отдохнуть как следует, выкинуть из головы пережитое.
– Дмитрий Игоревич, – сказал вдруг Арбуз, – а ведь получается, что мафиози-то международным как раз выгодно вас живым и невредимым заполучить. Ведь вы знаете продавцов в лицо, через вас они смогут выйти на них и устранить всю эту компанию – прямо как в фильме «Мертвый сезон», Ролан Быков вы наш. Ну и, соответственно, сорвать распространение вашего изобретения на Западе, бизнес свой обезопасить. Здешние же влиятельные люди будут вас гасить без рассуждений, это точно.
– Получается, надо Дмитрию Игоревичу за границу, – подхватил Роман, – там безопаснее, по крайней мере в лицо его там не знают...
Чернов подумал, покачал головой.
– Знаете, я начал уже думать, что высшие силы меня наказывают какие-то, что ли. Ведь разработки мои имеют еще один аспект. Теоретически на их основе можно вносить в выращиваемые органы генетические изменения, ведущие к неизлечимым смертельным болезням, связанным с неотвратимым изменением генетического кода как самого человека, так и его потомства. В принципе можно добиться и того, чтобы болезни эти передавались от больных с имплантированными зараженными органами к здоровым людям инфекционным путем... Все это потенциально чревато глобальными эпидемиями пострашнее СПИДа и вырождением человечества. Я, конечно, не думал об этом, приступая к работе, однако мысль развивается независимо от человеческого желания, и я понял, что это не просто возможно, а лежит на поверхности! Обладая разработанной мной технологией, этот маленький шажок можно сделать в любой мало-мальски оборудованной лаборатории, даже кустарной... Я тут же подумал о террористах и ужаснулся тому, что сделал!
– Ну вот, уже и до террористов дело дошло, – улыбнулся Арбуз, – только их нам не хватало для полного счастья. Не казните вы себя так, Дмитрий Игоревич, не Нобель виноват, который динамит придумал, а тот, кто этим динамитом неповинным людям руки-ноги отрывает. А вот насчет забугорных держав Рома прав, выходит, что самое время вам туда прогуляться.
Арбуз встал, прошелся по кабинету, сел рядом с Черновым.
– Вот что, Дмитрий Игоревич. Сейчас отправим мы вас в одно надежное место на Карельском перешейке. Отдохнете там пару неделек, а за это время мы тут документики вам приготовим – не волнуйтесь, чистые, как слеза новорожденного. И отправим вас с ними в Европу переждать год-другой, пока вся эта байда не успокоится. Ну а там решим, что делать. Как вам такой вариант?
– Спасибо, – только и смог сказать Чернов. – Вы хорошие люди, Михаил Александрович, и вы, Роман...
– Ну и хорошо! – махнув рукой, Арбуз придвинул к себе поднос с бутылками. – А теперь выпьем как следует и позабудем хоть на время о всяких там горестях-неприятностях. Давай, друг детства!
И Роман дал, как, впрочем, и все остальные, включая расслабившегося наконец-то Чернова. Радостное облегчение овладело всеми, и никто не думал о завтрашнем дне.
Только вот проклятая «Воля народа» никак не выходила у Романа из головы.
И не зря.
Как раз в это время в Москве Самоедов отчитывался перед Самсоном Эдуардовичем Бергамовым о результатах проведенного им расследования. Оно касалось причин катастрофического провала в Петербурге и его виновников. Доклад Самоедова длился около часа. Он очень волновался, часто вытирал пот с бледного лица белоснежным носовым платком.
Показанная в программе «Факт правды» пленка с откровениями Петрова вызвала скандал государственного масштаба. Завыли недобитые оппозиционные газетенки, к ним тут же подключилась иностранная пресса. Некстати подвернулась сессия Европарламента, посыпались запросы. Западные враги тут же спустили с поводка демократическую международную шваль – то да се, в России готовится возврат к тоталитаризму почище сталинского, причем на самом высоком уровне... Дошло до Кремля.
Столь тщательно законспирированная «Воля народа» оказалась засвечена – и засвечена Петровым, которого, как ни верти, порекомендовал организации именно он, Адольф Богданович Самоедов, и ему было прекрасно известно, какие оргвыводы следуют обычно в таких случаях по отношению и к гораздо менее провинившимся членам организации – сам не раз приводил их в исполнение...
Выслушав Самоедова, Бергамов долго молчал. Потом вышел из-за стола, подошел к замершему навытяжку Самоедову и посмотрел ему прямо в глаза.
– Итак, вы утверждаете, что именно некий Роман Меньшиков является главным звеном в той цепи событий, которая привела к краху нашего ленинградского филиала и вызвала столь широкий резонанс в масштабах страны и за ее пределами.
Самоедов молча кивнул.
– А вы, значит, тут ни при чем.
Самоедов замер.
Бергамов тяжело вздохнул. Страна, страна... Не на кого положиться, даже Самоедов – и тот подводит.
– Слушай, Самоедов, – сказал он веско, – даю тебе последний шанс. Что делать с Петровым и с этим поганым журналистиком – сам знаешь.
Напряженно слушающий Самоедов опять кивнул.
– Ну а что касается Меньшикова, – Бергамов не сдержался и дернул щекой, – с ним разговор будет особый. Очень особый...
Бергамов подошел к окну своего кабинета. Прямо напротив окна, на другом берегу Москвы- реки, в лучах оранжевого предзакатного солнца золотился Кремль.
– Именно так, – повторил он твердо, – очень особый разговор...
