Если даже они и слышали шум вавилонского столпотворения, который нарастал день ото дня, пробиваясь сквозь звуки песенки Трене, сопровождавшей их игру, их внутренний слух был настроен таким образом, что любой внешний шум воспринимался ими как естественное дополнение, не вызывающее вопросов, вроде фоновой музыки к фильму. Поразило их, что этот едва заметный призвук оказался звуковой дорожкой к совершенно другой картине — к исторической драме, в которой они были простыми зрителями, к тому же опоздавшими к началу сеанса.
Первым очнулся Teo.
— Я пошел на улицу, — сказал он.
И направился с балкона в ванную, чтобы умыть лицо холодной водой. Мэттью и Изабель последовали его примеру. Какое–то время никто не произносил ни слова. Они быстро покончили со своим туалетом, ограничившись самыми необходимыми процедурами. Повернувшись спиной к друзьям, Мэттью удалил с лица и торса таинственные знаки. Экскременты, засохшие и ставшие твердыми, как глина, отпадали и осыпались в раковину. Затем воспитание, полученное в Сан–Диего, все же взяло верх, и Мэттью, встав в ванну, облил себя с головы до ног из душа. Остальные обошлись умыванием лица.
Они собрали одежду, которая все еще кучей валялась на линолеуме в прихожей, натянули нижнее белье, рубашки, джинсы, носки и ботинки и, так и не обмолвившись ни словом, сбежали вниз по лестнице на улицу.
Весь день шел дождь. Теперь же, когда наконец вышло солнце, Париж вывесили на просушку. Мостовые, фасады домов, плащи формирований СРС — все влажно поблескивало. Перевернутый автомобиль оказался красным «ситроеном», двери которого были выломаны, чтобы послужить доспехами демонстрантам. Ветровое стекло разбито вдребезги, крышка багажника сорвана. Молодежь, распевавшая «Интернационал», одетая, словно в униформу, в голубые джинсы, алые шейные платки и несколько вязаных пуловеров, натянутых один на другой, сгрудилась за автомобилем.
Эти демонстранты, вглядывавшиеся куда–то задрав голову, очень смахивали на детишек в Люксембургском саду, застывших в ожидании начала кукольного представления. Но как в том случае, так и в этом публика была в каком–то смысле важнее самого представления: поэтому не бойцы СРС с их дубинками, похожие на Петрушек, а именно эти молодые люди, столпившиеся в дверных проемах, притаившиеся за рекламными тумбами, оклеенными киноафишами, которые приглашали на показ «Собирательницы» Эрика Ромера{75} и «Haxan» Беньямина Христенсена{76}, приковали внимание Teo, Изабель и Мэттью.
Кафе уже закрылись. Столы и стулья были свалены в кучи, чтобы заблокировать двери. Сжимая в руках пивные кружки или кофейные чашки, посетители разглядывали происходящее через витрины, но некоторые продолжали как ни в чем не бывало читать свои газеты, писавшие именно о тех беспорядках, что происходили на улице буквально в нескольких метрах от них, — так ценители оперы во время представления сверяются с партитурой, освещая страницы карманным фонариком.
В одном из кафе юный араб с редкозубой улыбкой и рассеченной шрамом щекой яростно тряс китайский бильярд. Рядом с ним другой посетитель, урожденный француз, склонившись над стойкой бара, болтал с барменом, который элегантными движениями протирал один пустой стакан за другим. Рядом с ними кофеварка издавала такой шум, что легко могла заглушить взрыв любой бомбы.
Все замерло, как на съемочной площадке перед началом батальной сцены, когда все: актеры, ассистенты, операторы, статисты — застывают в ожидании команды режиссера: «Камера!»
Тем не менее кругом царил полный бедлам: вдобавок к крикам, свисткам и мегафонам непрерывно пищал клаксон перевернутого «ситроена», придавленного тяжелым куском чугунной решетки. И еще более томительно висело в воздухе едва различимое за писком клаксона, почти неслышное, гнетущее молчание: молчание ожидания, молчание предвкушения, то самое, которое наступает в цирке между последним ударом барабанной дроби и смертельным трюком акробата.
И в этот повисший в воздухе миг трое друзей увидели всю сцену так, как она виделась бы в объектив стереоскопа: бойцов СРС, похожих в своих противогазах на маски смерти, груды вывернутых из мостовой булыжников, толпы в переполненных кафе, клубы дыма, вырывающиеся через разбитое ветровое стекло «ситроена», жильцов, высыпавших на балконы домов, ребенка, который просунул голову между балясинами перил, демонстрантов, рассыпавшихся по улице, и красное знамя в руках Пассионарии в байковом пальто. И граффити. Ибо сегодня, вопреки поговорке, у стен были рты, а не уши.
LES MURS ONT lA PAROLE
SOUS LE PAVE M PLAGE
IL EST INTERDIT D'INTERDIRE
PRENEZ VOS DESIRES POUR LA REALITE
LA SOCIETE EST UNE FLEUR CARNIVORE
ETUDIANTS OUVRIERS MEME COMBAT
COURS, CAMARADE, LE VIEUX MONDE EST DERRIERE TOI
LIBEREZ L'EXPRESSION
L'IMAGINATION AU POUVOIR{77}
И тут режиссер скомандовал: «Мотор!» СРС перешла в наступление. Их дубинки двигались в воздухе медленно, словно под водой. Они больше не походили на римских легионеров — каждый воевал сам за себя. Поодиночке или парами, в противогазах, придававших им обличие пришельцев с Марса, они продвигались вперед, каждый в своем собственном темпе, отражая щитами камни, ветки, комки грязи и водяные бомбы, которые швыряла в них молодежь из–под прикрытия «ситроена».
Сперва какое–то время демонстрантам удавалось удерживать свои позиции. Несколько задир даже стали поднимать в воздух кулаки, торжествуя победу, и снова принялись петь «Интернационал», но их пение тут же утонуло в шуме оскорбительных выкриков и ругательств, которыми осыпали друг друга противоборствующие стороны. Затем, исчерпав имевшиеся в их распоряжении запасы импровизированных снарядов, они начали отступать, пятясь и спотыкаясь, попадая ногой в предательские выемки, образовавшиеся в мостовой от выломанных булыжников, падая и больно ударяясь коленями о камни.
Бойцы СРС начали швырять канистры со слезоточивым газом, падавшие на мостовую с таким же звуком, с каким падает в щель почтового ящика тяжелый пакет. После непродолжительного замешательства, пока обе стороны пребывали в сомнении, состоится ли газовая атака, над канистрами начали подниматься маленькие конусообразные клубы оранжевого дыма, которые вскоре раздулись до чудовищных размеров, нависнув и над борцами за свободу, и над их противниками, словно неукротимый джинн, выпущенный на свободу из кувшина.
Домовладельцы поспешили с балконов в квартиры, закрывая двери и затворяя ставни. Демонстранты один за другим жестом странствующих рыцарей, опускающих забрала перед тем, как принять вызов, натягивали на лица платки, закрывая рты и носы. Затем они пустились в бегство, преследуемые силами правопорядка.
Молодой негр был зажат двумя эсэрэсовцами в дверном проеме одного из кафе. Он зажмурился, прикрыл руками голову, покрытую короткими курчавыми волосами, и упал на тротуар, осыпаемый методичными ударами дубинок. Из переполненного кафе нельзя было разглядеть ничего, кроме полицейских, взмывающих и опускающихся с регулярностью часового механизма. Прижавшись лицом к стеклу, те из посетителей, что оказались ближе к окну, вытягивая шеи, пытались рассмотреть, кому именно так не повезло.
