Рабы

— Что это вы опоздали, Шифрау? Еще б немножко — и нас уже не было бы в живых!

— Простите, Рустам-ака. Мы не думали, что вас поведут казнить в первую же ночь, как только схватили! Мы шли сюда, чтобы задержать беглецов из Бухары, когда неожиданно увидели вас.

— Ладно. Что же происходит? Чем кончилась война? Где эмир? — спросил Рустам-ака.

— Эмир побежден, революционеры захватили город.[127]

— Да здравствует революция! — воскликнул Урун-силач, прерывая слова Шифрау.

— Вон они, беженцы. Бегут вместе с эмиром.

— Где же теперь сам эмир? — все спрашивал Урун-силач.

— Он удирает вместе с бухарской знатью, — ответил Шифрау, вглядываясь в дорогу.

— Вот он сам! — воскликнул он.

И джигиты, и недавние смертники взглянули на дорогу. В предутренней мгле двигался стиснутый людьми фаэтон со сломанными рессорами. Его тащила одна хромавшая лошадь. Верх фаэтона был низко опущен.

Фаэтон окружили, пытаясь оттеснить народ, вооруженные афганцы.

Из толпы беженцев отделился всадник с низко повязанной чалмой. Приблизившись к фаэтону, всадник наклонился и, заглянув под спущенный верх, спросил:

— Да будет государство крепким! Где желают остановиться их величество? Освятить дом своим царственным присутствием?

Из глубины фаэтона донесся слабый голос:

— В Джафаре, в доме Абдуллы-хозяйчика.

Поняв, что в фаэтоне едет сам эмир, узники и джигиты закричали:

— Долой эмира! Долой эмира!

Услышав эти возгласы, эмир, видимо, приказал ехать быстрее.

Лошадь, погоняемая безжалостными ударами плетки, пустилась вскачь, прихрамывая и спотыкаясь.

Вскоре фаэтон свернул с большой дороги и, выехав в Гиждуван, покатился по узким улочкам.

Проехав мост, через ворота шейха Таджиддина, эмир вступил в Гиждуванскую крепость.

А на маленькой площади, где эмирские палачи не успели совершить последней казни, вскоре не осталось никого.

Только факел, брошенный стражниками на краю канавы, чадил и мигал, угасая.

Часть четвертая 1920–1923

1

Эмир бежал, покинув священную Бухару.

За ним бежали крупные чиновники, богачи, муллы. Бежал и Абдулла- хозяйчик.

Но многие остались, затаились, выжидая, чем кончится революция в Бухаре. Баи оставались в своих усадьбах, купцы на своих базарах.

В приемной комнате Урман-Палвана сидел Бозор-амин и пил чай с хозяином.

— Если бог даст человеку целую лепешку, никто не в силах сделать ее половинкой, — начал свою речь Урман-Палван, обращаясь к своему гостю, и, отхлебнув чаю, продолжил:

— Вот позавидовали люди богатству эмира, сглазили его, на него и пали такие несчастья.

— А ведь я и сам, по наущению дьявола, собирался бежать. Но остался, положился на бога и дожидаюсь. Жизнь налаживается. Все эти босяки, что вначале вылезли было как грибы, теперь притихли, попрятались, опять опустили головы…

— Неужели вы верите, что они надолго опустили головы? — спросил Бозор-амин. — Ведь они не перестанут подкапываться под нас, не перестанут кляузничать, доносить на нас властям, нести всякие были и небылицы.

— Ну, если мы будем сидеть сложа руки, они опять осмелеют. Что захотят, то и будут делать. Да мы-то ведь не простаки. Нельзя ждать, пока они ударят нас топором под корень. Ну вот приказали нам власти, чтобы мы от каждой деревни послали представителя. Мы выбрали представителя. А кого? Сына нашего старосты. И хоть

староста — это аксакал,[128] а представитель — вакиль, народ вакиля зовет по-прежнему аксакалом — и как прежде боялся и слушался старосту, так и теперь боится своего представителя.

Бозор-амин кивнул головой, поддерживая Урман-Палвана.

— Мы у себя так же поступили.

— Так и должно быть. Нет леса без льва, нет моря без акулы. В каждой деревне есть свой лев и своя акула. Это мы с вами, и все выборы нам и впредь надо держать в своих руках.

— «Если в отаре есть хороший баран, отара не переведется!» — гласит пословица. Если такими баранами будут в наших деревнях наши представители, наша польза не иссякнет. Вот вам пример: я избран в нашей деревне сборщиком налогов и продовольствия. На это, понятно, божья воля, но представитель мне помог, дал мне хорошую справку, представил меня как человека сведущего, опытного, уважаемого, меня и утвердили! — похвастал Урман-Палван.

Появление Хаита-амина прервало тихий разговор старых друзей.

Все обнялись. Хаита-амина усадили на почетное место, прежде чем обстоятельно расспросить друг друга о здоровье.

В том году о новом правительстве Народной бухарской республики говорили во множественном числе — «власти». Может быть, потому, что единовластие эмира закончилось и во главе государства стал Совет назиров,[129] состоявший из нескольких человек.

Поэтому, как хозяин, читая молитву по случаю прихода нового гостя, Урман-Палван насмешливо изменил слова прежней молитвы:

— Подай, господи, чтобы меч властей наших был остер, походы властей