— Вы там смотрите, из ворот выходите поодиночке. Ступайте каждый в свою сторону. На улице не толпитесь. А не то, кто его знает!..
После ухода бывших воинов эмира Урман-Палван недовольно проворчал, не глядя на Бозора-амина:
— Эх, амин-бобо, когда же вы избавитесь от своей простоты? Я же просил созвать лишь солдат, имевших чины, тех, кто предан эмиру. А вы позвали какого-то недовольного парня, сбежавшего из эмирских войск! Если он останется жив, не сегодня-завтра он станет большевиком и пристрелит нас с вами.
Хаит-амин поддержал Урман-Палвана:
— Он
и
теперь уже подвергает нас опасности. Утром он пойдет сдавать оружие, донесет комиссии о нашем разговоре —
и
конец!
— Нет, ну зачем так говорить? — смущенно оправдывался Бозор-амин. — Я, сознаюсь, оплошал. Но дело можно поправить, не беспокойтесь. Мы примем меры.
— Меры-то примем. Не можем не принять. Иначе нам нет покоя. Здесь кто есть? — проговорил Урман-Палван.
— Мои работники Шариф
и
Шахим.
— А вы уверены в них?
— Вполне.
— А вы, караулбеги?
— Я готов. Только надо подождать, пока он заснет.
— Подождать надо. Но откладывать дело нельзя.
— Он отсюда далеко живет?
— Версты полторы. На той стороне озера.
— Часа через два пойдем! — решил Урман-Палван. Все замолчали.
После полуночи, когда уже петухи прокричали, месяц скрылся и тьма сгустилась такая, что своего собеседника разглядеть было нельзя.
Четыре всадника в коротких халатах, низко опоясанных, с подвязанными, как у мертвецов, подбородками, чтобы скрыть бороды, с ружьями за плечами, объехали озеро и, заметив деревню, остановились.
— Лошадей надо оставить здесь, — сказал Хаит-амин.
— Та ли это деревня? — усомнился Урман-Палван.
— Она самая.
Съехав с дороги, лошадей привязали к каким-то деревьям. Одного из спутников оставили их караулить. Втроем пошли в деревню.
Один из них остановился в темноте и прислушался. Затем он твердо свернул в сторону, и спутники пошли следом за ним.
— Вот здесь! — прошептал он перед небольшими воротами. Другой, потрогав ворота, сказал:
— Заперто. Придется перелезать через стену.
Стена была невысока, и они друг за другом перелезли через нее.
С дерева громко закричал петух.
Тут же в комнате женщина проговорила:
— Э-э, вставайте, петухи пропели.
— Ничего, я еще немножко посплю.
— Вы же велели разбудить вас, как только пропоет петух. Ну, вставайте же.
Один из тех, что стояли за дверью, шепнул:
— Скорей надо входить.
— Пошли!
Один из них с размаху ударил сапогом дверь,
и
дверь упала. Все трое быстро вошли в дом.
Слуга, сжимавший в руках свечу, быстро зажег ее. Двое других напали
на
вскочившего мужчину
и на
женщину, испуганно сидевшую
на
постели.
Не давая им ни опомниться, ни вскрикнуть, напавшие выхватили ножи.
—
С ним покончено! — сказал один.
—
И с ней — тоже, — добавил другой.
Около матери ползала девочка, едва проснувшаяся, пачкая руки в материнской крови.
Тот, который убил мужчину, набросил на девочку окровавленное одеяло, чтобы не слышать ее плача.
—
Возьмите что-нибудь в узлы! — сказал Хаит-амин. — Пусть думают, что это воры.
Погасив свечу, он вышел последним и приказал:
—
Не забудьте ружье из-под соломы достать.
Другой торопливо пошарил в соломе и взял пятизарядку.
Спустя час в доме Бозора-амина Урман-Палван и Хаит-амин отмывали от крови руки, одежду, сапоги, ножи. Шариф подавал им воду.
Шахим развязал узлы, вынул старую одежду и, облив ее керосином, сжег.
Хасан с женой были первыми жертвами басмачества в Шафриканском тумене.
Трехлетняя девочка их, вымазанная в крови отца и матери, осталась сиротой.
К четырем ружьям, с которыми выходили в эту ночь из дома Бозора- амина, прибавилось пятое. Их положили с сотнями других под большую скирду соломы.
Басмачи начали свои преступные действия.
5
В эту зиму не было больших холодов.
В канавах и ямах лужи замерзали лишь по ночам, а днем снова таяли.
Но на песчаных холмах, где стоял дом Палван-Араба, было сухо.
Вы читаете Рабы
