— Когда придет время. Понимаешь, я больше не думаю о том, буду ли я счастлива. Я сдалась. Я думаю только о том, чтобы не страдать. Я сделаю все. У меня будет десять детей, двадцать, если он захочет. А он может захотеть. Это человек, Дэвид, который совершенно не сомневается в себе. У него была жена и двое детей, когда он еще учился в юридической школе. Он занимался гражданским строительством, когда учился. А теперь он хочет вторую семью, со мной. И я это сделаю.
Что еще может она сделать, она, которая когда-то была самой желанной в мире? Стать хозяйкой маленькой антикварной лавки? Превратиться в увядающую красавицу?
— Если тебе уже не может быть снова двадцать лет и ты не сможешь плыть на лодке мимо джонок на рассвете. Но мы это уже обсуждали. Это больше не мое дело.
— А как обстоят твои дела? Ты собираешься жениться на мисс Овингтон?
— Может быть.
— А что тебя сдерживает?
Я не отвечаю.
— Она молодая, привлекательная, умная, образованная и, кажется, то, что было скрыто халатом, тоже отлично. И вдобавок, в ней есть что-то детское и невинное, чего никогда не было во мне. Она знает, как быть хорошей. Ну как им это удается, ты не знаешь? Как им удается быть такими хорошими? Я бы удивилась, если бы она не была такой. Умная, хорошенькая и хорошая. Лесли тоже умный и симпатичный, и хороший. О, Дэвид, как ты это выдерживаешь?
— Потому что я и сам умный, симпатичный и хороший.
— Нет, мой старый товарищ, ты не такой, как они. Они стали такими естественным путем. Пытаться устоять, как делаешь ты, это не то же самое даже для такого человека, как ты, который умеет подавлять свои чувства. Ты не один из них. И не такой, как бедный Артур Шонбрунн.
Я не отвечаю.
— Она не сводит тебя понемножку с ума тем, что такая умная, хорошенькая и хорошая? — спрашивает Элен. — С ее ракушками, клумбой и собачкой, и рецептами, расклеенными по всей кухне?
— Ты пришла сюда ради того, чтобы все это мне сказать, Элен?
— Нет, не ради этого. Конечно, нет. Я не собиралась ничего такого говорить тебе. Ты умный человек, ты прекрасно понимаешь, зачем я пришла. Показать тебе своего мужа. Показать тебе, как я изменилась, к лучшему, конечно… и разную другую ложь. Мне казалось, что я смогу обмануть сама себя, Дэвид. Я здесь, потому что я хотела поговорить с другом, хотя, наверное, это сейчас звучит странно. Иногда я думаю, что ты единственный мой оставшийся друг. Я так думала, когда была больна. Не странно ли это? Однажды ночью я чуть было не позвонила тебе — но я знала, что то, что со мной происходит, уже не твое дело. Понимаешь, я беременна. Я хочу, чтобы ты мне кое-что сказал. Скажи мне, что по-твоему я должна делать. Кто-то же должен. У меня два месяца беременности и, если я подожду еще, тогда мне придется родить. Но я не могу больше быть с ним. И ни с кем другим. Все, что мне каждый из них говорит, кажется мне неправильным и сводит с ума. Я не хочу сказать, что ссорюсь с людьми. Я бы не посмела. Я слушаю, киваю и улыбаюсь. Ты бы видел, как я теперь всем угождаю. Я слушаю Лэса и киваю, и улыбаюсь, и думаю, что умру от скуки. Нет ничего такого, чего бы он не сделал сейчас, что не вызвало бы мое раздражение. Но я не могу опять лежать одна больная. Я не перенесу этого. Я могу перенести одиночество, могу перенести физические страдания, но вместе и то, и другое, как тогда, еще раз — нет. Это было слишком страшно и безжалостно. У меня больше нет сил. Кажется, я все израсходовала. Я должна оставить этого ребенка. Я должна сказать ему, что беременна и родить ребенка. Потому что, если я этого не сделаю, я не знаю, что со мной случится. Я не могу его оставить. Я смертельно боюсь опять так заболеть, чесаться до остервенения, не в силах дышать, и бесполезно внушать мне, что причина внутри меня, из-за этого ничего не проходит. Только он может лечить меня. Да, ему это удалось. Господи, безумие какое-то. Не должно такого быть. Потому что, если бы тогда Джимми покончил с женой, все было бы иначе. У меня было бы все, что я хотела. И я бы и не вспоминала о ней. Нравится тебе это, или нет — вот настоящая правда обо мне. И меня бы не мучила совесть. Я была бы счастлива, а она бы получила по заслугам. Но вместо этого я была хорошей, а она сделала жизнь их обоих невыносимой. Я отказалась сделать ужасное и в результате — ужасно несчастлива. Каждую ночь меня преследуют кошмары о том, что я никого не люблю.
Наконец, ну наконец-то, я вижу, что Лауэри выходит из леса и спускается с холма в сторону дома. Он снял рубашку и несет ее в руке. Он сильный и красивый молодой человек, он добился больших успехов, и, войдя в ее жизнь, помог ей обрести здоровье… Но вот только Элен не повезло: она его терпеть не может. Все еще Джимми, все еще мечты о том, что могло и должно было быть, если бы не вмешалась совесть.
— Может быть, я полюблю этого ребенка, — говорит она.
— Может быть, — говорю я. — Такое иногда случается.
— Но могу и не полюбить, — говорит Элен, поднимаясь, чтобы встретить мужа. — Я представляю, что такое тоже иногда случается.
После того, как они уходят, ну точно, как новая молодая пара, живущая по соседству, улыбаясь и желая всего хорошего, я надеваю плавки и иду километр пешком вдоль дороги, ведущей к пруду. Я онемел, как человек, ставший свидетелем ужасного происшествия или взрыва, который, бросив ошеломленный взгляд на лужу крови, продолжает идти по своим делам.
На берегу пруда какие-то дети играют в песочек. За ними наблюдают песик Клэр и помощница их мамы, которая говорит мне. «Привет!» Она читает «Джейн Эйр». Махровый халат Клэр лежит на камне, на который мы всегда кладем свои вещи. И тут я вижу Клэр, загорающую на плоту.
Растянувшись рядом с ней, я заметил, что она плачет.
— Я жалею, что так себя вела, — говорит она.
— Не надо. Не жалей. Нас обоих это выбило из колеи. Я не верю, что в таких ситуациях можно вести себя лучше.
Она снова начинает плакать, совершенно бесшумно. Я впервые вижу, как она плачет.
— Ну что, дорогая, что?
— Я чувствую себя такой счастливой. Незаслуженно. Я люблю тебя. Вся моя жизнь теперь в тебе.
— Да? Во мне?
Она смеется.
— Тебя путает, когда ты слышишь такое. Думаю, что путает. Я не понимала, что это так, до сегодняшнего дня. Но я никогда не была такой счастливой раньше.
— Кларисса, почему ты все еще расстроена? Для этого нет причин. Или есть?
Уткнувшись носом куда-то в плот, она что-то мямлит насчет ее матери и отца.
— Я тебя не слышу, Клэр.
— Я хотела бы, чтобы они нас навестили.
Я удивлен, но говорю:
— Ну так пригласи их.
— Я уже.
— Когда ты успела?
— Неважно. Я просто подумала… Я не думала…
— Ты написала им? Пожалуйста, объясни мне все. Я хочу знать, что случилось.
— Я не собиралась. Это было так глупо. Я просто потеряла голову на какой-то момент.
— Ты им позвонила.
— Да.
— Когда?
— Раньше.
— Ты имеешь в виду, что когда ты ушла из дома? Перед тем, как пришла на пруд?
— Да, я заехала в город.
— И?
— Мне не следовало звонить им, не предупредив. Я никогда так не делаю. И не буду. Но вечерами, когда мы ужинаем, когда нам так хорошо, все так мирно и красиво, я всегда думаю о них. Когда я ставлю пластинку и начинаю готовить ужин, я вспоминаю о них.
Я этого не знал. Она никогда не говорит о том, чего ей не хватает, никогда долго не рассуждает о
