– Ах, какой смелый, – прошипел вертухай. – Ты ее сначала дождись, воли этой, а потом посмотрим, чем ты будешь ходить и ложку к рылу подносить!
Он больно пнул Романа в икру.
– А хочешь сейчас? – Роман поморщился. – Ты браслетики-то с меня сними, и мы с тобой по-честному, на кулачках.
– А ты что, и на кулачках умеешь? – усмехнулся вертухай. – А я думал, что ты только за струны дергать.
– Чем ты думал-то? – ответил Роман. – Печенкой своей распухшей? Ну что, хочешь проверить?
– Закрой пасть, – сказал вертухай и еще раз пнул Романа в то же место, – вот сейчас придешь в камеру и там можешь на кулачках. Сколько угодно.
Они завернули за угол, спустились по грубо сваренной лестнице и углубились в тускло освещенный коридор.
У одной из дверей вертухай грубо дернул Романа за наручники и сказал:
– Стоять!
Сняв с Романа браслеты, он усмехнулся и спросил:
– Ну что, будет последнее желание?
– А исполнишь? – поинтересовался Роман. – А то ведь я скажу какое, а ты потом откажешься.
– Закройся, – приказал вертухай и кивнул Тарасычу.
Тот с безразличным лицом отпер дверь и открыл ее.
– Заходи на эстакаду, – заржал вертухай и втолкнул Романа в камеру.
За спиной лязгнул замок, и Роман, остановившись у двери, огляделся.
У стен просторной камеры стояли всего лишь четыре койки, и на каждой из них сидел здоровенный татуированный мужик. Все они были голые до пояса.
Настала долгая пауза.
Наконец один из страшных обитателей прессхаты кашлянул и сказал:
– Ну, здорово, певец! Споешь нам?
Другой усмехнулся и добавил:
– Он и споет и спляшет, бля буду.
А третий осмотрел Романа и нежным голосом произнес нараспев:
– А ласковые песни у тебя есть?
