26
Поди сообрази теперь, кто такие: не во всякой энциклопедии найдешь. Рифы (или риффы) — марокканские племена, сорганизовавшиеся в 1921 году в республику, которая была в 1926 году раздавлена колониальными войсками Испании и Франции. До всего ж мира нам было дело!
27
Недаром именно 'Дума про Опанаса' стала главной мишенью Станислава Куняева при развертывании на рубеже 70-х годов дискуссии, в ходе которой русские советское самосознание впервые предстало как национальное. 'Хлеб' выпал из того разговора, и хорошо: Светлов совершенно не годится для подобных разборок.
28
Разве что в строках о панфиловце Сенгирбаеве: «Я никак не пойму, почему воевали с Россией татары».
29
Именно Светлов придумал эту строчку и произнес ее в присутствии молодых поэтов Евтушенко и Куняева. У каждого из них строчка «разбежалась» на стихотворение. Евтушенковское забылось, а куняевское стало, как теперь говорят, знаковым.
30
Евгений Шварц. Живу беспокойно. Из дневников. Л, 1990, с. 366–368.
31
Давид Самойлов, впервые увидевший в Доме Литераторов Заболоцкого с большим портфелем, повысил того в должности: «главбух». Потом включил литературные ассоциации: «Чичиков», «Каренин»… Потом присмотрелся: «поздний римлянин». Заболоцкий об этих характеристиках (записанных много позднее) знать не мог и талантливости их не оценил. А вот отзыв итальянца ему передали.
32
Никита Заболоцкий. Жизнь Н.А.Заболоцкого. М, «Согласие», 1998, с.34.
33
Последующая поэзия подхватила прием. «Отец, ты не принес нам счастья!» — обращается к погибшему солдату Юрий Кузнецов. Иосиф Бродский по следам «Иванова» пускает Семенова: «Время идет, а Семенов едет». А Дмитрий Александрович Пригов делает рассказчиком косноязычного «милицанера».
34
Лесючевский нашел антисоветчину и у Бориса Корнилова, шедшего по тому же делу. Тот не обладал стойкостью Заболоцкого, он подписал на себя напраслину и погиб. Во время следствия Заболоцкий заявил, что не имеет ничего общего с таким забулдыгой, как Корнилов. Они были действительно очень разные. Но в давильню пошли оба.
35
В 1938 году Мартынов написал «Нюрнбергского портного» — стихи о немце, который собирается шить одежду «из человечьих кож». По этому поводу биограф Мартынова заметил, что «внутренне он уже был отмобилизован». Разумеется, был. Но не на отображение германо-советских отношений, а скорее на раздумье о неизбывности человеческого зверства. Поэтическим обслуживанием власти он не занимался никогда.
36
Не родственник ли Мартынов знаменитому ученому, забальзамировавшему тело Ленина?
37
Между Питером и Кронштадтом.
38
Я был уверен, что еще один Мартынов не ускользнет от внимания поэта, но, увы, не нашел в его стихах следов пятигорской трагедии. Вначале Лермонтов вообще не вызывал его интереса, а потом был
