— С мышиным пометом, вот с чем, — ответил и зычно расхохотался Платон.
— А ты, Архип?
— А я затхлую муку на сухари-то пустил. Я ее три года никому продать не мог, нынче выбрасывать собирался, так что убыток у меня небольшой. С моих сухарей комиссары жиру не нагуляют.
— Ну, значит, я тебя переплюнул, — похвастался тогда Сергей Ильич. — Я свои толченым стеклом сдобрил. Только, чур, не болтать об этом…
— А если твоими сухарями да твой же Алешка подавится, тогда как? — спросил его Каргин.
— Не случится этого. Алешка мой большевикам служить не собирался. Он теперь давно у Семенова.
— Тогда о других надо было вспомнить. Не все ведь у красных по своей охоте служат… Что угодно думай, а не по душе мне твоя проделка. Подлостью от нее попахивает, — откровенно высказался Каргин. Сергей Ильич метнул на него тяжелый взгляд:
— Ну, что же, раз подлость, беги тогда к Кушаверову с доносом.
— Пошел ты к черту! Доносчиков в своей родове поищи, — не удержался, выпалил Каргин и, досадуя на самого себя, секанул кнутом подвернувшийся под руку куст шиповника.
…В Орловской вся площадь у станичного правления была запружена подводами. Это наехали сдатчики сухарей из других поселков. Привязав лошадей, мунгаловцы сразу затерялись в шумно галдевшей толпе, здороваясь с родственниками и знакомыми, судача о ненавистных для них новых порядках. Только Каргин после ссоры с Сергеем Ильичом остался сидеть на своей телеге. Он хмуро поглядывал по сторонам и машинально грыз слегка подгоревший пшеничный сухарь, достав его из порванного за дорогу мешка. Скоро на крыльце правления появился Кушаверов. Толпа подступила к нему, требуя начинать приемку сухарей.
— Не орите, сейчас начнем, — сказал Кушаверов. — Только предупреждаю: своей тары у нас нет. Сухари повезем на фронт в вашей таре. Если не хотите, чтобы мешки пропали, клеймите их. Чтобы не грешить с вами потом, неклейменых принимать не будем. Только фамилии пишите поразборчивей.
Услыхав его слова, Каргин не без злорадства поглядел на Сергея Ильича, за минуту до этого горланившего больше всех. Сергей Ильич сразу притих, переменился в лице. Вынув из кармана табакерку, принялся с ожесточением нюхать табак. Заметно растерялись и Платон с Архипом. Платон почесал в затылке и решил подойти к Каргину за советом.
— Зачесался? — спросил его с усмешкой Каргин.
— Зачешешься, паря. Ума не приложу, что делать теперь. Положим, мне-то оно еще полгоря, а вот Сергей Ильич влип так влип.
— Вперед умнее будет…
В это время Кушаверов крикнул с крыльца:
— Елисей Каргин здесь?
— Здесь, — нехотя отозвался Каргин.
— Зайди сейчас же ко мне, — приказал Кушаверов и скрылся в дверях правления. Каргин слез с телеги и, бросив недоеденный сухарь, пошел в правление. Кушаверов встретил его в своем кабинете, стоя за столом, заваленным бумагами. Не ответив на приветствие, черствым голосом сказал:
— Завтра обоз с сухарями отправляем на фронт. Старшим в обоз решил я назначить тебя.
— Да ты что, сдурел? Мне пахать надо, а ты вон в какую даль меня гонишь. У меня ведь работников нет, чтобы без меня все делалось. И с чего это ты, Кушаверов, понес на меня?
— Ты, гражданин хороший, в присутственном месте давай не выражайся. Я не сдурел и знаю, что делаю. Поедешь — и баста. Так что иди и принимай обоз. В помощники я тебе даю Михаилу Лелекова. Раньше он над тобой начальствовал, а теперь ты поверти им, как душе угодно… Вот тебе командировочное удостоверение совдепа, — протянул он Каргину бумажку с печатью и своей размашистой подписью.
Спорить с ним было бесполезно. Задыхаясь от бессильной злобы, взял Каргин удостоверение и пошел разыскивать Михайлу Лелекова.
Возле весов натолкнулся на Сергея Ильича, вертевшего в руках квитанцию за сданные сухари. Виноватым голосом Сергей Ильич пожаловался ему:
— Не хотел я клеймить свои мешки, да сука приемщик заставил. И не мог же раньше надоумить меня…
— Ничего, головы не вешай. Обоз с сухарями поведу я, удружил мне Кушаверов, чтоб ему лопнуть. Я твои сухари за дорогу десять раз подмочить сумею, а потом спишу как испорченные.
— Слава тебе, Господи, — широко перекрестился Сергей Ильич и тут же не постеснялся попросить Каргина: — Мешки-то мои сохрани, будь добрым, они у меня фабричные. Лишаться их не шибко мне интересно.
X
Назавтра обоз из сорока подвод при двенадцати обозниках выступил из Орловской. Каргин и Лелеков сидели на передней подводе и разговаривали. Трусоватый Лелеков сосал давно потухшую трубку и вполголоса говорил:
— Как бы нам эта поездка боком не вышла. Нарвемся где-нибудь на семеновцев, и порубают нас ко всем чертям. Прямо ума не приложу, что в таком разе делать.
— Руки подымать, вот что. Это самое верное дело.
— Верное-то верное, — согласился Лелеков, — а лучше, если бы не пришлось этого делать.
— Ты не об этом печалься. Закавыка у нас с тобой в другом. Есть у нас с тобой в обозе такие сухари, которые нам лучше не привозить на фронт, — и Каргин рассказал ему о проделке Сергея Ильича, Платона и Архипа.
В тот же день, когда переезжали вброд Среднюю Борзю, Лелеков умудрился вытащить чеку из задней оси той телеги, на которой лежали чепаловские мешки. В воде колесо слетело, телега накренилась и зачерпнула полный облук воды. Но расторопные обозники бросились в воду и живо вытащили телегу на берег, так что сухари почти не пострадали. Но на одном из ночлегов Каргин и Лелеков добились своего. Ночью начался бурный ливень. Обозники крепко спали в избе и ничего не слыхали. А утром оказалось, что все с той же телеги сорвало ветром брезент и все сухари на ней превратились в кашу. Обругав ни в чем не повинного хозяина телеги, Каргин составил в присутствии поселкового председателя акт о порче тридцати пудов сухарей, спрятал акт в бумажник, и обоз двинулся дальше.
На четвертые сутки к вечеру благополучно прибыли в один из степных казачьих караулов, где находилось интендантство Восточной группы войск Даурского фронта. Здесь для сопровождения обоза был назначен взвод пеших красногвардейцев, и, переночевав в карауле, обоз направился в расположение Коп- Зор-Газа, занимавшего позиции в приаргунской степи.
Обозники и красногвардейцы, сидя в телегах, оживленно беседовали между собой. Дорога шла в широкой, голубой от молодых острецов долине, окаймленной пологими увалами. К Каргину подсел пожилой, добродушный красногвардеец, оказавшийся приискателем из Газимурского Завода. От него Каргин узнал, что семеновские кавалерийские разъезды часто гуляют по тылам красных, так как в степи сплошной линии фронта нет. Красногвардейские отряды расположены только там, где есть вода, а таких мест под Даурией мало. На вопрос Каргина, много ли у Семенова войск, красногвардеец сказал:
— Да порядочно. Только все больше нерусские. Сам он служит японцам, а ему за японские деньги служат монголы, китайцы и всякие другие народы. Везде у него японские инструкторы.
— А кто же из них крепче дерется?
— Офицерские роты, говорят. Только на нашем участке их нет. Здесь нам больше всего надоедают баргуты и чахары. Умеют они как из-под земли появляться, когда их совсем и не ждешь. Живьем никого не берут, всем кишки на пики мотают…
В полдень на знойных песчаных увалах справа появились всадники. Было их человек тридцать. Красногвардейцы попрыгали с телег и приготовились к обороне. Обозники, привернув покрепче лошадей, полезли кто под телегу, кто в траву или в какую-нибудь промоину. Но всадники, постояв две-три минуты, скрылись из виду, и охрана решила, что это был свой разъезд. Командир взвода вытер потное рябое лицо, закурил китайскую сигарету и скомандовал:
— Поехали! — И сам подсел на телегу к Лелекову, который оказался на этот раз в голове обоза.
Примерно через час, когда все окончательно успокоились, неожиданно из-за таких же плоских и голых
