— Не дождешься! Я прыгать совсем не буду. Наш гостинец Семенову из рук в руки передам.
— Да ты, паря, не сдурел ли? — оглушил его своим басом Федот, явно удивленный металлическими нотками его голоса и решительным видом.
— Нет, котелок у меня варит, — усмехнулся Усков. Он вздохнул полной грудью и, сверкнув глазами, выпрямился и запел:
Из гавани тихой мы в битву пойдем
Навстречу грядущей нам смерти,
И в море открытом за родину умрем…
Федот бросил брезентовое ведерко, из которого только что допил остатки нерасплескавшейся воды, и стал подпевать Ускову. Мациевская с головокружительной быстротой неслась им навстречу. От мельканий телеграфных столбов у них рябило в глазах. На станции заметили бешено мчавшийся загадочный поезд и сразу заподозрили недоброе. Из эшелонов стали выскакивать и разбегаться во все стороны солдаты, тревожно завыли на путях паровозы. На всех артиллерийских позициях и бронепоездах повернули семеновцы орудия в сторону грозной опасности и открыли ураганный огонь.
— Видал, какая встреча. А ты прыгать торопишься, — снова уязвил Федота Усков. Федот покачнулся от сильного толчка, ударился плечом о рычаг и с веселым бешенством проревел:
— Жми давай, брати-ишка! Пропадать, так с треском. — И он высунул голову в прикрытую хлопающим брезентом дверь, чтобы взглянуть на взрывы снарядов. Снаряды рвались недалеко от пути. Бурые столбы земли взлетали высоко к знойному небу. Федот представил себе, что случится с ним и Усковым, если один из снарядов угодит в дорожное полотно впереди паровоза, и у него зашевелились волосы на голове. Он жадно глотнул свежего воздуха, обернулся и схватил Ускова за руку:
— Прыгать будем?
— Будем, — поспешил успокоить его Усков. — Мне ведь пропадать тоже неохота. Только давай выглянем, все ли на платформе в порядке. — И они направились в тендер паровоза. Усков первым добрался до стенки тендера, ухватился за нее руками и взглянул вниз, на платформу. Вдруг он выругался и повернул к Федоту искаженное злостью лицо.
— Провода перебило! — услыхал Федот его приглушенный ветром крик. В два прыжка очутился он около Ускова и собственными глазами увидел, что все пошло прахом. Умная затея превратилась в пустую забаву. Провода, которыми ящики с динамитом соединялись с взрывателями, прикрепленными к передним буферам платформы, были перебиты, и концы их болтались среди баллонов и ящиков. Перебило провода камнями, нагруженными в качестве балласта. Дико вращая глазами, Федот закричал:
— Останавливай паровоз!
— Хватился. Его сам черт теперь не остановит, — с горечью сказал Усков и стал готовиться к прыжку на платформу. Действовал он спокойно и уверенно. С ловкостью кошки совершив головокружительный прыжок, стал соединять концы проводов.
— Скорее, Васька, скорее! — надрывался Федот. Он с ужасом видел, что до Мациевской оставалось совсем недалеко. Через каких-нибудь пять-шесть минут платформа врежется в составы. Усков торопился, но камни, трясясь и подпрыгивая, мешали ему, грозя искалечить.
Наконец ему все же удалось соединить провода, но, не уверенный в их безотказном действии, он выхватил из кармана бутылочную гранату. Ему заливало потом глаза. Он утерся рукавом матроски и с лихорадочной поспешностью вставил в гранату запал. Потом медленно занес ее над головой.
— Что же ты это делаешь? Спасаться давай, — напомнил ему о себе Федот.
— Спасайся, а мне нельзя. Провода подвести могут. А ты не торчи, убирайся к черту!
— Васька! Друг!.. Да что же ты делаешь? Без тебя и я не прыгну, слышишь? — Федот сорвал с головы фуражку, бросил ее себе под ноги и стал перебираться на платформу. Но только перекинул он ногу через стенку тендера, как рядом из насыпи метнулся сноп огня. Громыхнул разрыв. Федота подкинуло вверх, завертело кубарем и швырнуло далеко в сторону.
…У самой станции железнодорожная линия разрезает надвое высокий бугор. На бугре стояли и смотрели на бешено мчавшийся поезд японские солдаты. Заметив на платформе Ускова, они обстреляли его.
— Врешь, не убьешь! — погрозил он скуластому низенькому офицеру, почти в упор стрелявшему по нему из пистолета. А в следующее мгновение офицер и солдаты были уже далеко позади. Мимо со свистом пролетел семафор. Колеса платформы загрохотали на стрелках, и с обеих сторон замелькали вагоны, теплушки, цистерны. Потом ослепительные стрелы огня вонзились в небо, тяжело громыхнуло раз и другой, и черно-серая туча дыма повисла над станцией.
Тяжелый, подобный землетрясению, гул докатился до сопки, на которой стоял и напряженно следил за паровозом в бинокль Сергей Лазо. До самой последней минуты он видел человека на платформе. Он медленно опустил бинокль. Властно подавив гнетущее чувство, он молча взмахнул рукой и замер, зорко глядя вперед. И тотчас же с сопки засигналил гелиограф. По его сигналу там, где в желтых маревах томилась степь, глухо ударили пушки, поднялись из окопов красногвардейцы Читы и Черновских копей.
Через час красногвардейцы ворвались в Мациевскую. На станционных путях валялись разбитые составы, бушевало море огня. Страшный взрыв разметал железо и дерево в разные стороны. Несколько вагонных скатов силой взрыва закинуло в прилегающий к станции поселок, и один из них торчал на крыше приемного покоя.
Семеновцы бежали на последний перед Маньчжурией разъезд. Сопротивление оказали только японские солдаты, всего неделю назад прибывшие к Семенову «добровольцами по приказу». Все до одного они были переколоты на южной окраине Мациевской.
А ночью на левом фланге спешенные казаки Коп-Зор-Газа, бригады Вихрова-Петелина и Второго Аргунского полка начали штурм Тавын-Тологоя. На этот раз их поддерживал огонь шести красногвардейских батарей. В это же время пробравшийся в тыл противника отряд Бориса Кларка напал на семеновский штаб. Но бойцы отряда погорячились и слишком рано бросились с криками «ура» к штабным палаткам, когда до них было метров четыреста. Это и позволило Семенову и его штабным благополучно удрать в Маньчжурию.
В разгаре боя семеновские части на Тавын-Тологое, услыхав стрельбу у себя в тылу, пустились в бегство. До самой границы преследовали их и кололи на бегу разгоряченные удачей казаки. К утру ни одного живого семеновца не осталось на русской земле.
Утром команда восстановителей железнодорожного полотна наткнулась в кустах полыни на Федота. Весь окровавленный, лежал он у насыпи без сознания, изредка мыча и всхлипывая. Лицо у него от облепившей его мошкары походило на серую маску. Очнулся Федот только через сутки в полевом лазарете.
— Ожил? — спросил его лежавший с ним рядом в палатке раненый седой шахтер и восхищенно добавил: — Наделали вы, парень, семеновцам дел. Из Мациевской они как пробка вылетели. Теперь их всех за границу вытурили.
Слова шахтера донеслись до Федота глухо, как из воды. Он с трудом повернул к нему забинтованную голову, пожевал губами и сказал:
— Оглох я. Говори громче.
Шахтер нагнулся к самому его уху и закричал:
— Натворили, говорю, вы дел-то! Семеновцы пятки мажут, в Харбин собираются… Были бы у Советской власти свои Георгиевские кресты, обязательно бы ты крест получил.
Федот сердито заворочался на койке.
— Ты меня в герои не производи. — Голос его рвался. — Вот если бы Васька Усков уцелел, того следовало бы наградить. Будь моя воля, я бы ему сразу Георгия вручил. — Федот глотнул из кружки холодного чая и рассказал шахтеру про то, что сделал Усков.
Шахтер, выслушав его со сдержанным восхищением, на которое способны только люди его суровой профессии, сказал:
— Эх, и человек же жил на свете!
…Все еще слабый, Федот крепко спал, когда зашли навестить его Лазо и Василий Андреевич. Седой шахтер первым делом передал им рассказ Федота. Оживленное лицо Лазо стало грустным и строгим. Он взволнованно провел рукою по ершику волос и сказал Василию Андреевичу:
— Наш долг с тобой — сделать все, чтобы память о подвиге Ускова сохранилась для будущих поколений. Может, не раз еще придется в этих степях отстаивать советским людям рубежи родной земли. Так пусть же
