знают они, как сражались и умирали здесь первые красногвардейцы в грозный восемнадцатый год.
XIII
В черном даурском небе пламенели и медленно перемещались августовские звезды. Было далеко за полночь. На биваке Второго Аргунского горел одинокий костер. У костра сидел дежурный по полку Тимофей Косых с белой повязкой на рукаве. Он дожидался уехавшего по срочному вызову в штаб фронта командира полка Филинова. За смутно белеющими палатками, у коновязей, прохаживались дневальные, бренчали уздечками кони и звучно жевали некошеную траву. По другую сторону от костра под патронной двуколкой спали Роман и Федот, накануне вернувшийся из лазарета. Федот скрежетал во сне зубами и что- то тягуче, неразборчиво говорил. От его бормотания Тимофея знобило тревожным внутренним холодком, и он все туже запахивался в накинутую на плечи шинель.
Перед рассветом ночь стала темней и глуше. Небо затуманилось, звезды перестали мерцать.
Тимофей поднялся, чтобы подкинуть в костер кизяка. Только подошел он к коробу с кизяком, как ухо его уловило далекий конский топот. Топот быстро приближался. Скоро сторожевая застава в окопчике на ближнем бугре окликнула скачущих всадников и пропустила к биваку. Передний всадник, круто осадив коня, остановился перед самым костром. Узнав в нем Филинова, Тимофей поспешил к нему с рапортом.
— Па-аднимай полк! — не принимая рапорта, прокричал Филинов. Тимофей кинулся в ближайшую палатку, живо растолкал спавшего в обнимку с трубой трубача своей сотни и приказал играть подъем. Затем вернулся к Филинову, раскуривавшему у костра свою трубку, и спросил, что случилось.
— Беда, брат! Оказывается, на западе наши дела шибко плохи. Чехословаки и белогвардейцы подходят к Верхнеудинску.
— Чехословаки? — удивился Тимофей. — Откуда они взялись?
Филинов невесело усмехнулся и, припоминая весь разговор с Василием Андреевичем, как мог стал растолковывать Тимофею, что во время войны чехословаки служили в австрийской армии и переходили на сторону русских целыми батальонами и полками, а при Керенском из них был создан целый корпус и послан на фронт. Антанта собиралась перебросить чехословаков во Францию, но тут случилась революция. Советское правительство разрешило чехословакам выехать на родину через Сибирь. Тогда эсеры с англичанами и французами надумали при помощи чехословаков задушить Советскую власть. Они запугали их большевиками, и в конце мая чехословаки восстали против Советской власти сразу в десятках мест от Сызрани до Омска и отрезали Сибирь от России.
Заново переживая разговор с Василием Андреевичем, Филинов тяжело вздохнул и сказал:
— Вот, брат, какие дела! Их, говорят, сорок тысяч, и они на нас сейчас вовсю жмут. Понял? Три дня тому назад Сергей Лазо отозван от нас и назначен командовать Прибайкальским фронтом. По его просьбе из обоих Аргунских полков надо срочно отобрать и отправить к нему эскадрон самых что ни на есть смельчаков. Сейчас будут вызывать добровольцев.
Брезжил дымчато-синий утренний свет, когда полк выстроился четырехугольником в мокрой от росы лощине. Филинов поздоровался с полком и обратился к нему с речью.
— Товарищи! — начал он высоким звенящим голосом. — С атаманом Семеновым мы справились, вышвырнули его из Забайкалья ко всем чертям. Только, оказывается, врагов у Советской власти, как нерезаных собак. Гидра контрреволюции прет на нас с запада. Лезут оттуда чехословаки и белогвардейцы. Наш командующий — товарищ Лазо, которого вы все знаете, назначен дать им отпор. Он вызывает к себе добровольцев из нашего полка, чтобы, значит, казачьей шашкой снесли они голову буржуйской гидре и утопили ее в Байкале… От имени нашего Лазо я вызываю желающих поехать на Западный фронт. Думаю, что у нас найдется таких немало. Первым вызвался у нас туда командир четвертой сотни товарищ Косых. А второй кто?
— Я первый! Ты почему меня не спросил? — заорал Федот, потрясая над головой винтовкой. — Раз перед строем спрашиваешь, то я первый. Так и пиши.
— Это мы можем, как говорят, по алфавиту переставить, — довольно ухмыльнулся Филинов. — Только писать тут нечего, а если вызываешься — выходи вперед.
Стоило Федоту тронуться с места, как следом за ним шагнул Роман, решивший, что отставать от дружков ему не годится.
— Куда ты лезешь? — схватил его за рукав шинели Данилка. — Оставайся лучше здесь. Жидковаты мы с тобой с Федоткой и Тимохой тягаться.
— Пусти, — покрываясь горячим румянцем, рванулся Роман и шагнул к Федоту.
Всех добровольцев набралось шестьдесят четыре человека. Через час они распрощались с полком и двинулись на Мациевскую. Тремя залпами в воздух проводили их остающиеся. Роман на прощание расцеловался с Семеном. Чувствуя себя неловко, Семен сказал ему виноватым голосом:
— Ты не сердись, что я остаюсь. Я бы от вас не отстал, да нога все никак не заживает. У Федотки вон, как у хорошего цепника, все зажило, а у меня года не те… Затоскую я тут без вас, — махнул Семен рукой и поспешно отошел в сторону, потому что почувствовал, как непрошеные слезы задернули пленкой его глаза.
Подъезжая на солнцевсходе к Мациевской, еще издали увидели казаки, как уходили на запад эшелон за эшелоном. Расстилая над степью бурые полотнища дыма, одолевая подъем к Шарасуну, увозили они лучшие части Даурского фронта на новый, еще более грозный фронт. И невольно построжали, принахмурились казаки, глядя на них. Галопом влетели они в пристанционный поселок, подняв целую тучу горячей желтой пыли.
Привязав коней к палисаднику наполовину разрушенного здания станции, Тимофей и Роман пошли в штабной вагон: Тимофей — представиться Балябину, назначенному вместо Лазо; Роман — повидать Василия Андреевича, с которым давно не встречался.
Фрол Балябин стоял возле вагона в нижней с расстегнутым воротом рубашке. Хриплым голосом разносил он за что-то своего ординарца, стоявшего перед ним с конем на поводу. Увидев Тимофея и Романа, он широко и добродушно улыбнулся, показывая кипенно-белые крупные зубы.
— А, земляки пожаловали! — приветливо прогудел Балябин. Шлепая себя ладонью левой руки по волосатой груди, он пошел им навстречу. — Ну, ребята, рассказывайте, что у вас хорошего? — спрашивал он, пожимая им руки с такой силой, что заставил того и другого поморщиться от боли.
— Я с добровольцами приехал, — сказал Тимофей.
— Сколько человек у вас вызвалось?
— Шестьдесят четыре со мной.
— Значит, ты тоже едешь? Это хорошо. Тебя мы и назначим командиром сводного эскадрона аргунцев… А ты, Улыбин, наверно, дядю пришел повидать? Только, друг, он тоже от нас отозван. Работает он теперь в Чите в областном комитете партии. Да что это я вас тут держу? Чем на жаре торчать, пойдемте лучше в вагон.
В штабном вагоне лежали на полу сваленные в кучу седла, шинели и прикрытый попоной станковый пулемет. На столе, за которым, бывало, работал ночи напролет неутомимый Лазо, собственноручно печатая все приказы по фронту и сводки о боевых действиях, стояла теперь запыленная пишущая машинка. Сразу было видно, что ею давно не пользуются.
Балябин уселся в потертое кожаное кресло, достал из кармана широченных синих штанов складной ножик, затем вытащил откуда-то из-под стола банчок с китайским спиртом.
— Это, ребята, мне китайские мандарины подарили. Я тут на днях целую делегацию принимал. Приехало человек десять китайских чиновников в шелковых халатах и с косами до пят. Половина из них — наверняка переодетые японские офицеры. Я их из-за этого, кроме своего вагона, никуда не пускал. Часа три тут с ними лясы точил, любезности говорить учился.
— А зачем они приезжали?
— Интересовались, не думаем ли мы добивать Семенова на ихней территории. Я им сказал, что если не разоружат его, то, может быть, и придется.
— Ну, и как они?
— Известно как. Нет, говорят, ваша к нам ходи не надо, наша сама атамана разоружит. Только где им его разоружить, если у них над душой японцы стоят.
Балябин ножиком проколол банчок и стал разливать спирт в стаканы.
— Уезжаете вы, ребята, к черту в пекло. С чехословаками воевать — это не то что с Семеновым.
