Партизан уронил тяжелое полено. Мехти поднял его, положил себе на плечо, бегом поднялся в кухню. Он сбросил полено у плиты и подошел к столу, за которым сидел командир бригады.
— Хорошо, что пришел, садись, — обрадовался Ферреро.
— Я уже обедал с Карранти, — сказал Мехти и отстранил вертящегося вокруг стола подростка в болотных сапогах. — А к вам имею дело.
Ферреро обрадовался еще больше:
— Давай, давай. Полковника нет, так я себе места не нахожу. Когда дело — легче.
Мехти наклонился к командиру:
— Я слышал, что в последнюю неделю вы лично вели учет продуктов и табака?
— Вел и веду. Даже записываю.
— Тогда разрешите, товарищ командир, посмотреть, сколько наличных пачек сигарет записано на сегодня?
— Могу на память сказать. Было двадцать, утром после совещания я приказал выдать четыре командирам отрядов.
— Три пачки недавно взял Карранти: для себя, для меня и для Крайнева.
— Вот уж этому ротозею не следовало бы. Курево — на вес золота, — проворчал Ферреро.
— Значит, остается всего тринадцать? Можно проверить?
Ферреро заглянул во встревоженные глаза Мехти, — видно, не зря он спрашивает об этом, — затем вытер платком усы и рот, зажал в зубах пустую трубку, встал и приказал открыть дверь каптерки, на которой висел замок.
Старик-повар открыл дверь и вернулся к плите.
Мехти и Ферреро вошли в каптерку.
Мехти приподнялся на цыпочки и сгреб с полки все пачки сигарет.
Их было четырнадцать.
— Все ясно, — удовлетворенно проговорил он.
— Что тебе ясно? — недоуменно спросил Ферреро.
— Карранти взял отсюда две пачки. А третью — ту, что он дал Крайневу, — он принес с собой. Крайнев положил ее в карман и поехал в Сагу, за продуктами, — сурово и многозначительно сказал Мехти.
Глаза у Ферреро сузились.
— Перехватить! — не столько спрашивая, сколько делясь решением, произнес он.
— Нам надо знать, что он везет в этой пачке. Если…
Ферреро договорил за Мехти:
— Если там ничего нет, он будет под любым предлогом отправлен отсиживаться в одну из дальних деревень. Пусть Карранти пока его не видит. Если же есть, — глаза Ферреро сузились еще больше, — тогда действительно все ясно!
Он пососал трубку, подумал:
— Предоставь это дело мне. Сам оставайся при Карранти. Где он?
— Отдыхает!
— А что это ты так нахмурился, Михайло?
— Ох, трудно мне с ним будет!
— Ничего, ничего, Михайло.
В глазах у Мехти вспыхнул гнев, рука сжалась в кулак.
…Карранти действительно отдыхал в своей комнате. Он полулежал на кровати, подложив под спину подушку и укрыв ноги одеялом.
Сутки прошли удачно. Но он очень устал. Что-то он быстро стал уставать — Чарльз Беннет, которого в Федеральном бюро называли не иначе, как «Беннетом с железными тросами вместо нервов». Увы, перетираются и тросы. Но пойди докажи этим молодчикам из Нью-Йорка и Вашингтона, что такого груза, который навалил на себя Беннет, не выдержит и железнодорожный мост! Впрочем, давно уже известно, что сытый голодного не разумеет. Побыли бы они хоть день в его шкуре…
Стемнело. Карранти зажег свечу. Капнув стеарином на край стула, он прилепил ее между пепельницей и термосом.
Хорошо лежать вот так — вытянув ноги, ни о чем не думая… А Крайнев скоро будет в Саге. Придется еще недельки две-три походить по острию ножа. Какое там ножа, — бритвы. Надо завести бригаду в условленное место, а там уже можно будет перебраться и в более спокойный уголок!..
Карранти потрогал повязку на лбу — ссадина побаливала. Он снова поймал себя на мысли, что дорого заплатил бы за стакан хорошего, выдержанного коньяку. Нет, потом голова будет трещать… А голову надо иметь свежую: завтра продолжение поединка — с самим собой, с каждым встречным, с Михайло, с полковником, с Ферреро. Завтра опять надо будет есть эту паленту, носящую столько названий, но не перестающую от этого быть противным мучным месивом, и пить козье молоко, разбавленное водой. Завтра придется горячо пожимать руку полковнику за то, что тот сумел пустить под откос нацистский эшелон; призывать партизан к бдительности. Не забыть бы, кстати, напомнить еще раз Крайневу, что скоро ему будут переданы отцовские земли. Пусть ждет…
Карранти переменил позу. Зашелестели газеты, в беспорядке разбросанные поверх одеяла.
Он взял одну из них.
Объявление на четвертой странице возвещало, что награда за голову Михайло повышена до трехсот тысяч марок. Интересно, прочел ли Михайло это объявление? Наверно, не прочел: не хватило времени — надо было обыскивать комнату. А нацистам все-таки пришлось прибавить двести тысяч. Приличная сумма, неплохо было бы ее получить. Ведь так или иначе, а «ликвидировать» этого смелого, но еще не отесанного юнца можно будет только с его помощью — с помощью Беннета. Сколько же он запросил бы? Да не так уж много…
Карранти отбросил газету в сторону и, поправив одеяло, закрыл глаза.
Ему, Чарльзу Беннету, «номеру девятому», всегда казалось, что для его счастья нужно не так уж много.
Двадцатидвухлетний Чарльз — студент Филадельфийского университета, самозабвенный игрок в бейсбол и столь же самозабвенный бездельник — почувствовал вдруг непреодолимое отвращение к ежедневным лекциям по юриспруденции и скучнейшим фолиантам в шкафах университетской библиотеки.
До тошноты надоел и дом дяди: вечные разговоры о стоимости бычьих шкур на рынке (дядя торговал ими); потускневший портрет Авраама Линкольна в гостиной и слезные сетования на то, что ни один из новых президентов не похож на него; традиционный рождественский пирог и танцы с поразительно глупыми кузинами, боящимися всего на свете — привидений, автомобилей на улице, холеры, лимонада со льдом и близкого знакомства с молодыми людьми вроде Чарльза; бурные восторги по поводу недавно купленной стиральной машины; аккуратно выдаваемый по субботам один доллар на карманные расходы.
Доллара явно не хватало. Танцовщица из бара Клэр Дэнси начинала уже понимать, что не от хорошей жизни в одну субботу он ходит с ней в кино, а в следующую — ездит в загородный дансинг, но никогда не делает и того и другого в один вечер. Клэр умела не только заразительно смеяться и носить юбки, подчеркивающие крутизну ее бедер. Она любила поразмыслить о будущем. Они сидели рядом за круглым столом на веранде дансинга, потягивали коктейль через соломинку или пили виски с содовой, и Клэр вслух мечтала о собственном домике на склоне холма — обязательно в Оклахоме или Висконсинт. Она представляла себе этот дом до мельчайших подробностей: в нем должно быть не больше пяти-шести комнат, полированная низкая мебель, строгий кабинет с пишущей машинкой и книжными полками, вделанными в стену; камин в гостиной, сложенный из простых кирпичей, и кресло перед ним; кухня с электрической плитой и электрическим холодильником.
Чарльз тоже не отказался бы от дома с камином, с Клэр и кабинетом, хотя он и не совсем понимал, что ему делать в этом кабинете: он давно перестал ходить в университет, и его выгнали оттуда.
На доллар в неделю можно было купить лишь медную дощечку, чтобы прибить ее на входную дверь дома, но не сам дом. И Чарльз написал статью о расцвете Филадельфии за последние годы и послал ее в крупнейшую газету. Статью вернули обратно, а с Чарльза содрали двадцать пять центов за почтовые
