обращаются — «ребята». Услышать нечто человеческое от «зверя»-сержанта, да и сама возможность неофициального контакта воспринимаются как благо, и тот, кто посмеет «зажать» свое денежное довольствие, покрывается в глазах общества презрением и порицанием, не столько за жадность, сколько за нарушение этой межсоциальной гармонии. Если допустить такую возможность, то сержант тут же обижается, говорит: «Мне от вас ничего не надо» и начинает «жить по уставу», т. е. проводить репрессии всеми «доступными методами».
Командир роты объявляет о необходимости украсить спальное расположение. Рота (больше ста человек) сдает по пять рублей. Покупаются 20–30 горшков, стоимостью не более 0,5 руб. каждый, и казарма преображается, но никто не задумывается, что на собранные деньги можно было бы купить целую оранжерею. Через некоторое время цветы при соответствующем уходе засыхали, и все повторялось сначала.
Те зубные щетки и бритвы, с которыми приехал каждый, объявляются «нелегитимными», потому что они разные. Армейская эстетика требует единообразия. На этом требовании сержант может немного заработать. В преддверии «смотра тумбочек» солдаты сдают по 5 руб. Сержант на них покупает каждому бритвенный пластмассовый станок (70 коп.), набор лезвий «Нева» (1 руб.), зубную щетку и пасту (1 руб.). По 1 руб. 30 коп. с человека (умножаем на 30) оставляют себе, в качестве «сервисного сбора».
Таким образом, за полгода пребывания в учебке курсанты получали свое денежное пособие целиком один или два раза. Каждый раз в день получки с них собирали по 3–5 рублей на какую-нибудь необходимость, выдуманную как повод собрать деньги. При этом на денежные переводы из дома в то время никто откровенно не посягал. Другое дело посылки. Распределение натурального продукта имеет семиотику социально-пищевой коммуникации (потлача), включающую его владельца в систему взаимных обязательств. Все, что приходит из дома, делится на 20–30 человек: эти «кусочки свободы» этично поедать сообща. Впрочем, и с тем, и с другим положение в каждой части разное.
С деньгами и посылками тут дохлый номер. Все равно узнают и отнимут. Письма и переводы тоже получают деды.
Мама, вышлите мне переводом, если сможете, 30 тысяч. Меня здесь подставили. Дембель дал постирать новую тельняшку, я ему постирал и повесил на вешалке сушить в сушилку, а когда потом кинулись, то в сушилке висела тельняшка какая-то старая, потрепанная. Теперь требуют новую тельняшку или 30 тысяч рублей [неденоминированных уже постсоветских рублей. —
Коррумпированность в армии начинается с порога военкомата. Купить «белый билет» можно было всегда, поскольку с временами меняются не принципы, меняется валюта. Вот, к примеру, выдержка из письма Д. Кожедубова, писавшего мне в армию в 1988 г. В числе городских новостей сообщается, что работник одного из новосибирских военкоматов, некто прапорщик Балашков (фамилия изменена), арестован за взятки.
<…> И еще одно событие, которое, по-моему, заслуживает внимание. О нем нам поведал товарищ майор в связи с гласностью в нашей стране. Может быть, помнишь старшего прапорщика Балашкова? Так вот, недавно его арестовала военная комендатура за взятки. Ну, вот и все новости. <… >
Я же накануне призыва и сам слышал, что если договориться с данным прапорщиком, то стоимость «белого билета» тогда, в конце 1980-х годов, могла составить ящик армянского коньяка. Несметное по тем временам богатство. Впрочем, трудно поверить, что прапорщик, хотя бы и старший, мог самостоятельно решать вопросы отсрочек и «белых билетов». Он был лишь начальным звеном целой системы, которая в случае опасности смогла с ним легко расстаться.
Сегодня под воздействием все повышающегося спроса торговля «белыми билетами» и отсрочками развивается более динамично. В обществе существует объективная потребность в добровольном комплектовании армии, и если государство не желает решать эту проблему, то это не значит, что ее некому решить за него.
Коррупция, с точки зрения теории права, феномен виртуальный. Причина коррупции — в негибкости макроструктуры, неуспевающей подстраиваться под объективные потребности субъектов административно-правовых отношений. Коррупция исчезает вместе с легализацией сделки. Например, в Турции призывник может заплатить государству, и срок его службы будет официально значительно сокращен. В России можно и вовсе откупиться, только деньги идут не государству, а частным лицам. Если бы они шли государству, то по оценкам экспертов их бы хватило на создание профессиональной армии.{45}
«Работорговля»
Последнее время в прессе появилось множество материалов, «уличающих» армию в «не целевой» эксплуатации труда солдат. При этом самих солдат редко спрашивают, хорошо ли им от этого или плохо.
Надо сказать, что использование солдат в качестве «рабов» на армейских и околоармейских плантациях во всю осуществлялось и в Советской Армии. Как правило, солдату такая «левая» работа в радость. Не потому, что его эксплуатировали меньше, чем в части, а потому, что это вносило разнообразие в его монотонный быт. Вакансии рынка армейской «работорговли» разнообразны — от банального грузчика до «бэбиситтера», присматривающего за офицерскими детьми. Первый раз я столкнулся с этим еще в учебной воинской части, в 1987 г. Командир нашего взвода, когда ему нужно было отлучиться в город вместе с женой, приглашал к себе своего посыльного сидеть с ребенком. Жена солдатика кормила и, естественно, такая услуга могла восприниматься замордованными сослуживцами не иначе как большая удача и на этого посыльного смотрели как на богом избранного.
Все знакомые мне солдаты и я сам на протяжении всей службы постоянно привлекались на разные «левые» работы, которые нами воспринимались как нечто само собой разумеющееся. Приходилось делать разное: то перевозить мебель генерала из одной квартиры в другую, то красить веранды в детском саду, где работала жена комбата, то пилить доски на какой-то сомнительной пилораме, то разгружать уголь, цемент, сахар, муку и т. п. Это практиковалось и практикуется повсеместно, во всех частях и подразделениях. Даже заключенные гарнизонной гауптвахты продавались для работы на фермах и частных предприятиях.
На «левую» стройку можно попасть не только с гауптвахты, но и из госпиталя. В разных госпиталях с солдатами обращаются по-разному: где-то хуже, где-то лучше, есть госпиталя очень хорошие и даже элитные. Как правило, в госпитале солдату живется лучше, чем в части, и в хорошем госпитале больные стараются задержаться подольше, благо время болезни не увеличивает общий срок службы, как время, проведенное на гауптвахте. Однако просто так никого задерживать в госпитале не будут, тем более, когда вокруг столько финансовых проблем. Поэтому в конце 1980-х годов, как это было описано выше, стационарная медицина в отдельных гарнизонах предлагала своим подневольным пациентам такой
