– Привет, Бейтман, – сказал я. Он разлегся на траве рядом со мной, так что платье задралось и подол натянулся на его мускулистых черных бедрах.
– Профессор… я просто подумал, не зайти ли мне к вам и не дать ли вам возможность поделиться со мной своими воспоминаниями…
– Я не испытываю никакого желания вспоминать о войне, – сказал я. – И никогда не испытывал.
– Да бросьте, все вы, старики, любите этим заниматься. Можете без конца трындеть о Черчилле, и Гитлере, и Элвисе, и всех остальных.
– Сознайся, просто тебе нравится это слушать.
– Вовсе нет, я таким образом оказываю тебе социальную помощь… – он попытался выдержать паузу, но не смог справиться с нетерпением. – …Ну, валяй.
– Ну ладно, – сдался я в очередной раз. – Кения отличалась от остальных колоний Британской империи тем, что большинство колонизаторов там происходило из высшего сословия. Еще до войны они прославились своим образом жизни.
– Каким таким образом? – с готовностью спросил он.
– Выпивка, автогонки, охота, внебрачные связи, сексуальные извращения.
– Классно… и погода там, наверно, хорошая.
– Да, и погода там хорошая. Не знаю, но я почему-то всегда ощущал, что поселенцы сами спровоцировали восстание May May – по крайней мере, нигде в Африке такого не было – они поплатились за собственное вырождение…
– А что такого? Они просто наслаждались жизнью.
– Возможно. Теперь об этом уже мало кто помнит… но вообще, странная история, если задуматься. May May началось как кровавый мятеж, а закончилось шляпой.
– Шляпой? Какой шляпой?
– Да так, извини… Ты бы только видел дома поселенцев – этакие смехотворные деревянные чеширские виллы в окружении пальм. Африканцы восстали в пятьдесят третьем. Они называли себя May May. Помню, я только приехал, когда нас вызвали на одну ферму. Там жило семейство по фамилии Барлоу… Их сына вывели во двор и изрубили на мелкие куски пантами…
– Это что-то вроде мачете, да?
– Да, что-то вроде мачете. Он блестел, как соус, которым поливают ребрышки в китайских ресторанах… такого пурпурно-темно-красного цвета… А родители были в доме… да, дома. Но самое главное, что они учинили расправу не над теми, над кем надо, если это, конечно, вообще их волновало. Миссис Барлоу была беременна и возглавляла больницу для женщин и детей племени кикуйя, мистер Барлоу был образцовым фермером, ни в чем не попиравшим права местных крестьян, которые и заварили всю эту кашу… их сын говорил на языке кикуйя, они строили удобные коттеджи для своих рабочих. А на соседней ферме жил отъявленный негодяй по имени Магрудер, насиловавший негритянок и выселявший местное население с их исконных земель. Так вот его они не тронули. Он и по сей день там живет. Думаю, уже стал членом правительства.
– Наверно, ошиблись.
– Вряд ли. Думаю, May May знали, кто такие Барлоу, потому что избиение организовал их предводитель, который знал это семейство более двадцати лет, те даже оплатили учебу его сына в университете в Лидсе. В любом случае в первых рядах оказалась прислуга Барлоу. В это время в Кении жил Грэм Грин – мы иногда выпивали с ним у Рахмана, так вот он сказал, что это все равно, как если бы Дживз сбежал в джунгли, даже хуже, если бы Дживз поклялся убить Берти Вустера. – Я увидел, что Бейтман не понимает, о чем я говорю.
– Мне не удалось удержать ребят. Мой сержант расстрелял главаря, его жену и сына… Что там только началось… Мне бы надо было отдать их под суд, но тогда бы я лишился всяческого уважения среди подчиненных.
– Они бы тебя подорвали на осколочной гранате, как это делали во Вьетнаме.
– В английской армии таких нет. Среди белых поселенцев началась страшная паника, но за все время восстания было убито всего тридцать два человека – это меньше, чем в Найроби погибает от дорожно- транспортных происшествий. Мы же – поселенцы, английская армия и лояльная местная полиция – уничтожили тысячи кенийцев, и еще тысячи May May перебили друг друга.
Бейтман, которому наскучил мой исторический экскурс» начал подталкивать меня к сути: ему нравилось разговаривать об оружии, и он скупал все эти пластинки, на которых гангстеры распевали о своих «девяточках».
– И конечно же у вас были эти старые винтовки Ли, и пулеметы системы Стена, и легкие пулеметы Брена для огневой поддержки. А у них?…
– Если не считать того, что May May отнимали у местной полиции, остальное оружие они делали сами из железных трубок, дверных замков, резиновых шлангов и проволоки. Естественно, иногда это оружие взрывалось прямо
– Ты участвовал в бою? Bay, именно это и отличает настоящих мужчин от пацанов, – сказал Бейтман. – Просто отрезает одних от других.
– Не знаю, кого там от кого отрезает, а вот лишиться головы в таком деле ничего не стоит, – сказал я.
– Bay, ты видел, как человеку отстрелили голову?
– Ну не в буквальном смысле слова – это метафора. У нас многие считали, что перестреляли кучу May May, a когда присмотрелись, то выяснилось, что они погибли от собственных рук: когда у тебя в руках взрывается оружие, человек, как правило, остается без лица. – И тут мне в голову пришла одна мысль. – Бейтман, а не хочешь ли ты с Зуки прийти ко мне в субботу на обед? Ко мне… э-э… приезжает молодая приятельница из Лондона я… э-э… так придете?
– Конечно, какие вопросы! Когда?
– Часов в восемь.
– Отлично. Хорошая возможность надеть новое платье.
Я не хотел показывать, что из шкуры лез вон, готовясь к ее приезду, и что все шесть дней только об этом и думал, поэтому надел старый твидовый спортивный пиджак, пуловер от Прингла, коричневые молескиновые брюки с хорошим кожаным ремнем, мягкую хлопчатобумажную рубашку ржавого цвета, темно-зеленый вязаный галстук, носки, вязанные ромбиками, и темно-коричневые ботинки.
На своей «хонде-мелоди» я приехал на вокзал в Банбери, чтобы встретить ее. Она вышла одной из первых из трехчасового лондонского поезда и двинулась ко мне своей подпрыгивающей походкой, от которой ее черные волосы колыхались вверх и вниз. На ней была черная кожаная куртка, бирюзовая футболка с ярким абстрактным рисунком на груди и выцветшие джинсы «Вранглер» в обтяжку. За спиной у нее был рюкзачок в виде серебристых ангельских крылышек, а под мышкой она держала собственный мотоциклетный шлем, привезенный из Лондона.
Ангельские крылья оказались не самой вместительной формой, поэтому часть одежды ей пришлось положить в шлем. Непосредственность и легкость, с которой мы общались за неделю до этого, испарились, однако она быстро поцеловала меня в губы, а я постарался не смотреть, как она перекладывает кружевные красные шелковые лифчик и трусики из шлема в маленький пластиковый багажник моего мотороллера. После чего моя отважная маленькая машина, впервые с тех пор, как я ее купил, просевшая под тяжестью двоих людей, потарахтела по направлению к Литлтон-Стрэчи.
Я перестирал все постельное белье и перестелил кровать в свободной комнате, где мне пришлось держать открытыми все окна в течение трех дней, чтобы выветрить застоявшийся запах плесени. Когда я только переехал, я еще тешил себя мыслями о том, что ко мне будут приезжать друзья. Может быть, Ларкин. И хотя мы были с ним не очень хорошо знакомы, зато регулярно переписывались, и я считал его своим другом. Например, мы пользовались в своих письмах запрещенными словами, как это принято между друзьями, например «самба» и «черножопый», стараясь выпендриться друг перед другом и нарушая законы либеральных приличий, хотя сейчас, оглядываясь назад, я уже не так уверен относительно Ларкина. Боюсь, он именно так и думал. Как бы там ни было, он так ко мне и не приехал.
Когда мы добрались до моего дома. Мерси снова переложила белье в шлем, и я показал ей комнату и
