Владимирович, — Я не могу, например, пойти к другому человеку и дать ему что-то от себя, не обкрадывая его, не отбирая у него часть его стыда или гордости.
— Подаяние, вообще-то не преследуется по закону. Христиане даже любят подателей милостыни, правда, колдуны и буддисты — призирают тех, кто подаёт нищим милостыню.
— А любовники? Они любят подателей милостыни? — зло спросил Голиков, — Что же такое они натворили, что потом, надо убивать невинного человека?
— Любовники живут ради милостыни. Потому что все межчеловеческие отношения вытекают из двух состояний: конфликт и одиночество. — Сиверин снова перевёл взгляд на Светлану Адамовну, — Встречаясь, друг с другом, любовники стараются превратить друг друга в объект для удовлетворения эротического желания, психической терапии или достижения каких-то практических целей, посторонних в отношении к любви. Результатом этого является подчинённость одного партнёра и господство другого, или различные комбинации… Но в любом из этих случаев любовник считает себя, или своего партнёра исключительным средством для «ощущения себя» и, следовательно, овеществляет его, чтобы присвоить…
— А потом у одного из них, — Голиков прервал монолог Сиверина, — как у капризного ребёнка, появляется сильное желание эту вещь сломать, испортить?
— Сломать, испортить… — содрогнулся Сиверин, — Последнее время я всё чаще, хотя ещё смутно, но мечтаю покончить с собой. А любовь… Это ещё одна попытка обоих партнёров бежать от свободы и от неопределённости их существования. Вас интересует, почему замужняя женщина заводит себе любовника? — обратился он к Голикову, — Чтобы обрести свободу? Нет! Чтобы бежать от неё. Она ожидает, что новый мужчина, плюс таинственность отношений, их запретность, дадут более сильные, пропитанные страхом и развратом чувства, благодаря чему исполнится, наконец, её мечта…
Сиверин захлебнулся следующим словом, перевёл дух. Потом продолжил, уже глядя на Светлану Адамовну:
— И она реализуется в глазах партнёра, а значит и в собственных ощущениях, чем-то конкретным, чувственным бытием, а не свободным, постоянным, тягучим, неопределённым, липким существованием для себя. Но в конечном итоге её любовник становится самым обычным объектом её эстетических переживаний и волнений, её очередной попыткой бегства от свободы…
Опять наступило неловкое молчание.
— Я чувствую, что никаких свидетелей и секретаря-машинистку, вы, Александр Владимирович, приглашать не собираетесь, — с вызовом заявила Светлана Адамовна, — Тогда наверно, можно мне будет закурить?
— Пожалуйста, закуривайте, — Голиков приподнялся, дотянулся и переставил пепельницу с подоконника к себе на стол, пододвинул ближе к Светлане Адамовне, — А зачем нам понятые и секретарь- машинистка? Фиксировать в протокол его философскую болтовню? — он кивнул на Сиверина, мне нужны ваши признания, а не его философия.
— Извольте, я вам признаюсь, что ударила ножом Соколова, — выдохнула с дымом Светлана Адамовна.
— А мотив… Причину, объясните, пожалуйста! — привстал со стула Голиков.
— Ну, какая здесь может быть причина, — глядя ему в глаза, твёрдо выговорила Светлана Адамовна, — Так, обычная прихоть, очередной женский каприз. Что! Вы не довольны таким объяснением? Но вы ведь сами, без достаточных оснований, считаете, что я ударила ножом Соколова. Такое утверждение — уже ваша прихоть, а не моя… Впрочем никакая эмоция не испытывается дважды в одном и том же виде.
— Прихоть — это эмоция?
— Скорее проявление результата какого-то магического действа: заклинания или проделок нечистой силы, — влез в разговор Сиверин, — Мы чувствуем себя неуютно, даже жалко, когда появляется прихоть, когда наши эмоции подменяются или изменяются. Потому что осознание прошлого к настоящему у обычного человека является фундаментальным, так как оно подразумевает, что каждая прихоть или каприз модифицируется прошлым опытом. Поэтому у здорового человека никакая эмоция не испытывается дважды. Всё его поведение, включая и эмоциональный аспект, является как бы заученным. У вас ежедневно повторяется одно и то же: с кровати вы встаёте с левой ноги, потому что спите справа, одеваете сначала брюки, потом рубашку, намыливаете всегда сначала правую щёку, улыбаясь или здороваясь с сослуживцами испытываете одни и те же заученные эмоции… И не можете себе представить, что в одно прекрасное утро вы начнёте всё делать наоборот: встанете не с той ноги, оденете сначала не брюки, а вместо того, чтобы улыбнуться знакомому — нахмуритесь.
— Вася…
— Света! Я люблю вас. Будьте, обязательно, моей.
— Ты сумасшедший! Здесь, что ли…
— Пусть он меня отпустит!
— Вот я и нахмурился, вместо того, чтобы улыбнуться, — но Голиков не нахмурился, а всего лишь вздохнул, — сегодня кончается максимальный срок вашего нахождения в статусе подозреваемого, и я обязан предъявить постановление о привлечении вас в качестве обвиняемого по уголовному делу о причинении тяжкого телесного повреждения человеку.
Голиков достал из папки уголовного дела постановление и копию для прокурора.
— Читайте и расписывайтесь. Теперь вы имеете право знать, в чём вы обвиняетесь, давать любые объяснения, представлять доказательства по предъявленному вам обвинению, нанять адвоката, заявлять ходатайства, знакомиться по окончании предварительного следствия со всеми материалами дела, участвовать в судебном разбирательстве в суде первой инстанции, заявлять отводы, подавать жалобы на действия и решения следователя, прокурора и суда. Все понятно?
— Вы закончили следствие по моему делу?
— Я передаю ваше дело следователю областного управления внутренних дел Рогалёвой Зинаиде Ивановне. Кроме того, я изменил вам меру пресечения. Вы дадите подписку, что до суда будите находиться дома. И вы должны будите являться на допросы и прочие следственные мероприятия по первому требованию.
— Когда будет суд?
— Если вы или ваш защитник не будете заинтересованы в затягивании дальнейшего хода следствия, то в пределах четырёх месяцев. Учтите, тут есть одна причина, из-за которой расследование может затянуться.
— Какая причина?
— Признание обвиняемым своей вины может быть положено в основу обвинения лишь при подтверждении признания совокупностью имеющихся доказательств по делу.
— Следственный эксперимент, который вы задумали, был бы против меня?
— За тебя.
— Это почему же?
— Известно, что в подъезде не горела лампочка. Невозможно в считанные секунды, которые вы находились в подъезде, в полной темноте найти Соколова, нанести ему в спину удар ножом, развернуть его лицом к себе, подхватить, обнять тело и, пятясь вытащить из подъезда. Но легко справится двое: один бьёт ножом в спину, другой его подхватывает и вытаскивает из подъезда.
— Какая ерунда!
— Вот тут и я с вами полностью согласен!
— Да я, совсем о другом.
— О чём?
— О том, что смерть прячется в этих считанных секундах. Что драма индивидуальной человеческой жизни — этого кусочка, отколовшегося от громадной скалы, летящего вниз, этого — отделённого от всего целого, лишённого целостности во времени, этого кусочка плоти, вытолкнутого из лона — в том, что существует смерть. Может быть, смерть — это личное время твоего полёта вниз.
— Однако, в практической жизни время — это богатство, которым мы дорожим. Неужели ты не почувствовал этого, когда сидел в камере?
