площадки наверху. Нутхес поднял с полу суму, где лежали жреческая одежда и магический кристалл, и выскользнул из убежища.
Стараясь ступать неслышно, он поднялся по лестнице и выглянул на площадку. Там никого не было. Воткнутый в скобу на стене догорал факел. На полу валялись осколки. Подойдя ближе, жрец разглядел, что статуя Великого Сатха, стоявшая в нише, разбита.
Следующий лестничный пролет тонул во тьме, а откуда-то издалека доносились голоса: похоже, несколько сотен варваров горланили во дворе походную песню.
Пройдя еще десяток ступеней, жрец увидел, что ворота храма распахнуты, во дворе полыхал огромный костер, и отсветы его пламени озаряли храмовый вестибюль. К чаду костра и запаху горелого мяса, долетавшему из-за ворот, примешивался кислый запах мочи. Оглядевшись по сторонам, Нутхес задохнулся от возмущения: валузийцы превратили храм в отхожее место. Понятное дело, стражников у ворот не было.
Жрец открыто, не таясь, вышел во двор. Воины сидели, стояли и бродили вокруг костра. Они кричали, хохотали, нестройно пели или, точнее говоря, драли глотки. Из темных углов доносился пьяный женский смех.
У стены оружейного склада стояла подвода, груженая бочками. Одна из бочек раскололась, и из трещины по двору растеклась винная лужа, возле которой, раскинув руки, лежал Оглушительно храпящий воин.
Нутхес неспешно направился к воротам цитадели. Насколько он мог разглядеть, они были приоткрыты и никем не охранялись.
Жрец шел понурив голову и смотрел только себе под ноги. Никто не останавливал и не окликал его. Он уже почти достиг ворот, когда на плечо жреца опустилась чья-то рука.
— Ты чего такой невеселый? — спросил его немолодой уже воин с опаленной костром бородой.
Нутхес не нашелся сразу, что ответить.
— Да, наших тоже поубивали, — вздохнул валу-зиец. — На то она и война…
Он поднял мех с вином и надолго припал к нему, после чего передал мех Нутхесу.
Жрец сделал глоток, потом другой. Это густое и пряное вино, несомненно, было из винного погреба наместника Тшепи.
— Двух моих друзей кхешийцы сбросили со стены, — продолжил воин. — И мне тоже как-то не очень весело… Я вижу, друг, ты меня понимаешь. Давай уйдем отсюда. Погуляем по городу, напьемся, а если надоест, поймаем какую-нибудь девку. Их здесь много…
Валузиец обнял Нутхеса за плечо, и оба зашагали к воротам.
У входа на мост стояли пятеро воинов с луками. Все были изрядно пьяны и забавлялись, стреляя горящими стрелами по крокодилам.
Один оглянулся на звук шагов и, увидев Нутхеса и его спутника, окликнул их.
— Ты не задирайся, а то зубы повыбиваю, — огрызнулся воин с подпаленной бородой.
— Ты, Харам? — удивился лучник и подошел ближе, держа в руке вместо факела стрелу, обмотанную у острия чадящей промасленной ветошью.
— Ты мне огнем в лицо не тычь! — рассердился Харам.
— Тебя куда небет? — грубо спросил лучник, — Ты на ногах едва стоишь, свалишься с моста.
— Может, я и плохо стою на ногах, но половину зубов тебе с одного удара вышибу, — вскинулся Харам.
— Иди ты к демонам, — огрызнулся лучник и отступил.
Больше никто не обращал на них внимания, и вскоре Харам и Нутхес миновали мост. Старого воина изрядно шатало…
— Пей, друг, — сказал Харам, когда они уже шли по городской улице к окраине. — За тех славных ребят, кто погиб сегодня, и радуйся, что это не мы…
Нутхес сделал пару глотков и почувствовал, что порядком захмелел.
Харам тоже выпил, изрядно полив себя вином, и пробормотал:
— Ненавижу этот город…
С трудом переставляя ноги, он дошел до перекрестка и вдруг заметил, что идет один. Молчаливый спутник исчез…
Нутхес тем временем направлялся к пристани. Город, по которому он шел, был мало похож на Тшепи. Жители, не успевшие удрать, попрятались. Они сидели в темноте, улицы освещали пожары, а окна были черны и мертвы.
Там же, где веселились победители, все было по-другому. Нутхес, шагая по улицам, видел, как девушка, спасаясь от воинов, выбросилась из окна, видел старика с разрубленным черепом, лежавшего у стены, семью, застывшую с узлами посредине улицы, точно изваяние. От пожарища было светло — это горел их дом.
Дважды Нутхеса останавливали пьяные воины, угощали его вином, и жрец кричал вместе со всеми: «Слава Куллу!»
Как-то его чуть не сбили с ног всадники. Прижавшись к стене, Нутхес смотрел, как они проносятся мимо. На черных конях, в черных доспехах и плащах, точно демоны…
Наконец он вышел к пристани.
Там было оживленно. У причалов стоял валу-зийский флот. Нутхес попробовал сосчитать, сколько кораблей пришло в Тшепи, но не сумел: слишком много. Мачты, подобно стволам высоченных деревьев, упирались в небо, горели факелы и костры. Присмотревшись, он понял, что все воины здесь совершенно трезвы, повернулся и пошел вдоль берега в другую сторону. Здесь у каждой семьи была своя лодка, и жрец довольно быстро нашел то, что искал: небольшое суденышко с мачтой, парусом и веслами.
Положив суму под скамью, Нутхес столкнул лодку в воду и стал тихо выгребать на середину реки.
— Эй, ты куда?! — раздался с берега писклявый голос.
Жрец вздрогнул и оглянулся.
По берегу вслед за ним бежала старуха.
— А ну греби к берегу! — крикнула она, видя, что Нутхес ее заметил. — Я тебе все руки переломаю, ворюга! Лодку верни!
Отвернувшись от старухи, Нутхес поставил парус, затем лег на руль и выровнял посудину. За бортом мерно качалось звездное небо, нос лодочки мягко разрезал ночной бархат, и волна размывала знакомые созвездия.
Нутхес оглянулся.
За кормой догорал Тшепи. Высоко над крышами домов поднимались черные стены цитадели, которую еще вчера все считали неприступной.
Старуха стояла на берегу и отчаянно ругалась.
Кхешийский флот вышел из Ханнура, когда солнце стояло в зените. Первыми по речной глади скользнули десять боевых галер, выкрашенных в белый и синий цвета. На каждом судне стояли низкие мачты с широкими белыми парусами, штевни боевых кораблей были вырезаны в виде уток.
Вслед за ними от причала отошла галера правителя Кхешии — изящное и прочное судно под лиловыми парусами, с расписанным носом и штевнем в виде белого лотоса. Каюты на галере были удобны, просторны и богато отделаны.
За кораблем владыки пристроилась три храмовые галеры с высокими черными бортами под черными же широкими парусами. На парусах серебряной нитью было вышито изображение Великого Змея. Штевни этих судов были вырезаны в виде черных лотосов.
За ними отчалили еще три десятка боевых галер с белыми парусами — они везли кхешийскую пехоту.
Затем стали сниматься с якорей самые различные суда, которые прежде перевозили лишь скот и всевозможные грузы.
Чтобы быстро переправить армию к Туиту, пришлось собрать небывалый флот. Связь между кораблями устанавливали сигнальщики, которые сидели в корзинах, привязанных к верхушкам мачт.
Чтобы передать приказ или сообщение от флагманской галеры другим судам, они использовали флажки разного цвета, а в сумерках и ночью — факелы.
Кхешийский флот был настолько велик, что, когда первые суда спустились по реке на пару десятков лиг, плывшие на них воины уже не могли различить в закатной дали башни Ханнура, а от причалов еще продолжали отчаливать новые корабли.
Когда последнее судно покинуло порт, день близился к вечеру. Уставшие жители Ханнура стали расходиться по домам, лениво обсуждая увиденное. В город снова вернулась размеренная жизнь.
Начало смеркаться. По приказу Халега, чтобы избежать столкновения, на корме каждого корабля зажгли фонари. Хотя столкнуться в ясную лунную ночь было довольно сложно, тулиец не хотел рисковать.
Ни владыка Сенахт, ни Халег, ни маги Черного Логова не хотели ждать завтрашнего утра. На военном совете решили: главное сейчас — выиграть время, прийти к Туиту раньше Кулла и занять выгодную позицию.
Когда взошла луна, а поля по обоим берегам сменились лесами, сигнальщик с храмового струга передал сообщение для Халега, а затем за тулийцем прислали легкую лодочку с двумя гребцами, которая быстро доставила его к судну с черными парусами.
Молчаливый жрец проводил его на корму, в каюту Тха-Таурага, обставленную весьма скромно, но со вкусом: пара удобных кресел, стол и скамья, серебряные светильники на стенах и под потолком, вдоль одной из стен — пологая лесенка.
Когда Халег вошел, светильники не были зажжены. Тха-Таураг сидел в полутьме, но, казалось, не замечал этого.
Услышав, что дверь отворилась, маг кивнул вошедшему и тонкой рукой указал на кресло по другую сторону стола. Из полутьмы неслышно выступил раб и зажег один из светильников.
Другой раб поставил перед гостем поднос с двумя чашами и высоким сосудом из белого металла, покрытым тонкой чеканкой, с крышкой и носиком. Переставив чаши на стол, раб наполнил их горячей дымящейся жидкостью из сосуда и исчез.
— Это алай, — сказал Тха-Таураг. — Я не пью вина уже третью сотню лет. Но тебе, если хочешь, принесут доброе вино.
Халег взял в руки чашу и с интересом заглянул в нее: жидкость в слабом свете масляной лампы казалась темно-красной.
— Это особый напиток, рецепт его пришел из глубокой древности, — пояснил маг. — В нем — лепестки розы, которая растет на границе пустыни. Он дает силу и не туманит рассудок.
— Мне нравится, — улыбнулся Халег, сделав глоток. — А вина не нужно. Ты пригласил меня для беседы, и я хочу иметь ясную голову.
Тонкие бесцветные губы Тха- Таурага изогнулись.
— Туит, — произнес маг. — Ты думал о Туите, Халег? О битве?
— Да,
