Темная комната

– Мои бабушка с дедушкой были фашистами.

– Бог мой, да кто тогда ими не был?

– Да нет же, опа Аскан был в Waffen SS. А не просто состоял в партии.

Миха смотрит на нее. Он сказал это, чтобы ее поразить, и она действительно поражена.

– Я хочу разузнать, делал ли он что-нибудь такое. Убивал ли.

– Ты имеешь в виду евреев?

– Кого угодно. Хоть и евреев.

Мина прищуривается.

– Для этого мне и нужна фотография.

– Ну да.

Миха видит, как сжимаются ее челюсти, чувствует боль в собственных стиснутых зубах.

– Ты что-нибудь нашел?

– Нет. Нет пока.

– Понятно.

Трамваи останавливается, заходят люди. Они сидят в молчании одну остановку, другую. Потом Мина берет Миху за руку, и напряжение уходит.

Ома была фашистом. И опа тоже.

Для него это пока не вполне ясно, едва проступает, и все-таки очевидно.

Миха закрывает глаза. Держит Мину за руку. Как странно. Странно, но ему хорошо оттого, что она теперь знает.

* * *

В университете тоже есть собрание видеоматериалов. На рождественских каникулах Миха обследует две полки документальных лент. Библиотека в те дни почти пуста. В кабинках, кроме него, никого нет, но он все равно смотрит с наушниками.

Холодно. На улицах наледь, и старики, чтобы не упасть, осторожно семенят по мостовой. В здании отопление едва работает, и Миха сидит в пальто.

После обеда в столовой его клонит ко сну. Сидя в холодной комнате, он перематывает кассеты, делает пометки. Еще ниже сползает со стула, ненадолго опирается щекой на руку. По мере того как он погружается в дрему, пленка жужжит все тише. Когда просыпается, кассета все играет. Генрих Гиммлер обходит шеренги салютующих эсэсовцев. Подбородок упирается в ворот, пояс на пальто завязан высоко под грудью.

Наушники выпали, в ушах звенит тишина. Миха дышит громко и глубоко, словно еще спит. Память строчит фактами из жизни Гиммлера. Школьный учитель. Держал у себя экземпляры «Майн Кампф» в переплете из человеческой кожи. Говорил, что эсэсовцы – лицензионные убийцы, у них есть право убивать евреев. Великие нации маршируют по тысячам трупов. Что-то вроде этого.

Гиммлер покончил с собой. Оператор заснял то, что нашли. Теперь Миха это смотрит. Мертвый Гиммлер лежит на голых досках, кулачками сжимая одеяло под подбородком. На нем очки; проволочные кругляшки над закрытыми глазами. Губы сжаты, рот от яда перекошен, на тонких усиках пятнышки крови. Комната, которую он выбрал, уставлена стульями. Будто в классе. Окно, деревянный пол. Избежал суда. Жалкая смерть в конце коридора.

Миха вынимает кассету и, раздраженный, отправляется на автобусе домой. Под ногами хрустит рыхлый снег.

– Может статься, опа им восхищался.

Он лежит в постели с Миной и беседует с ней в темноте.

– Возможно, он с ним встречался, может, дотрагивался до него. Может быть, Гиммлер его воодушевлял.

– Ммм…

– А ты смогла бы восхищаться Гиммлером?

– Нет, но я ведь знаю, что он сделал. Мне он противен, потому что он фашист.

– Да, но опа мне не противен.

– Это совсем другое.

– Как так?

– А вот так. Он твой дед. Если бы Гиммлер был тебе дедом, он бы не был противен. И, увидев его мертвым, ты расстроился бы, а не разозлился.

– Тебе мой опа противен?

– Я не знала деда Аскана.

– Но сейчас, когда ты смотришь у бабушки фотографии?

– Вроде той, что ты украл?

– Просто фотографии, любые фотографии. Когда я о нем говорю?