– Ввели комендантский час, новые законы. Изменили все. Школы, дороги, фермы. Колхозов не стало.
Вместо этого крестьяне должны были работать на немцев. Чтобы кормить армию на востоке. Такие дела были. Вот так они все переменили.
Миха ждет, но вряд ли Колесник станет говорить по собственному почину.
–
– Да, жили.
–
У Колесника белое, отсутствующее лицо. Говоря, он глядит Михе прямо в глаза.
–
– Смотря кто тут в это время был. Иногда только полицаи, иногда полицаи вместе с SS, солдатами.
–
– Немцы, белорусы, литовцы, украинцы. В основном немцы.
–
– Что именно?
–
Старик уперся в него взглядом.
–
Колесник, затянувшись, кивает.
–
– Да, знаю.
Колесник говорит жестко, но его лицо – уже далеко не такое отсутствующее, как прежде.
–
–
Миха дает старику время подумать, подобрать слова. Распрямляет пальцы, потирает на ладонях красносиние полумесяцы, следы от ногтей.
– Сначала они создали гетто. Это они сделали первым делом. И запретили евреям ходить в школы, работать – им больше не разрешалось работать на себя. Наверное, все началось с этого.
Колесник устраивается поудобнее на стуле. Миха молча ждет, и старик продолжает.
– Вскоре, как они пришли, они расстреляли всех мужчин, ну или почти всех. Всех стариков, всех больных и всех мальчиков. Оставили только немного тех, кто мог работать. На лесопилке, в других местах. Остальных расстреляли.
–
– Согнали их ночью в город, а поутру расстреляли. Они боялись, что мужчины поднимут оружие против них.
Колесник отрывисто кашляет, прикрывая рот широкой ладонью.
– А по весне убили еще больше евреев; собрали их со всей округи, со всех деревень и посадили в гетто. Часть оставили работать, остальных расстреляли. Так и продолжалось.
–
– Последние расстрелы были в сорок третьем.
–
Старик раздраженно хмурится.
– Как я уже говорил – полицаи, SS, все подряд.
– Не помню. Возможно. Это происходило в лесу, к югу отсюда, за рекой. Там они и похоронены.
–
–