– Что ты там высматриваешь? – Ванесса подошла и встала рядом, но неожиданно выругалась и отшатнулась от окна. – Он меня преследует! Я больше не вынесу этого издевательства! – Она выбежала из гардеробной, что-то бессвязно крича о сыне.
Я помчалась следом.
В этот день Ванесса должна была уехать в Швейцарию, но из-за молодого человека, который караулил ее на улице, она опоздала на самолет.
Я подумала, что парень у калитки – ее сын, которого она наказала за невообразимый проступок и теперь не пускает пред свои светлые очи, запретив, как бродяге, входить в дом. А она ругалась, как портовая девка, выкрикивая угрозы по адресу своего мужа и ублюдка, но по имени никого не называла.
Потом я еще много раз видела и слышала, как упорно и безрезультатно ублюдок умолял о свидании с Ванессой, а она в корне пресекала его домогательства. Так требовал и его отец, муж Ванессы, с которым она ох как считалась, но сама себе в этом не признавалась. Тогда я ничего не знала о Станнингтоне- старшем. А вот младший не раз стоял под дверью и терпеливо пробовал связаться с ней по телефону.
– Говорит Этер-Карадок Станнингтон…
Трубку снимал Чен.
Ванесса никогда первая не подходила к аппарату, но слышала каждое слово через громкоговорители, расставленные по всему дому, независимо от того, Чен отвечал или автосекретарь.
За спиной китайца, невозмутимого, как автоответчик, и автоответчика, точного, как китаец, Ванесса Станнингтон была недоступной для тех, кого не желала видеть.
Чен записывал фамилии таких людей и сразу давал им от ворот поворот. В этот список в первую же мою весну у Ванессы попал и адвокат Оскерко из Варшавы. Она внесла его в список только за то, что он осмелился разговаривать с ней от имени Этера.
– Теперь твой сын натравил на меня какого-то польского адвоката, – немедленно донесла она через океан Станнингтону.
– Он действительно говорил от имени Этера?
– Естественно. Он сослался на твоего сына, – ответила Ванесса, сделав акцент на слове «твоего».
Вечером она пила коньяк «Империал».
– Ты мне, наверное, завидуешь, бедная калека, – вещала Ванесса, уже крепко под шофе.
Из ее монологов следовало, что я счастлива, потому что немая, глухая и нищая. Но она не велела читать по ее губам, даже села так, что я ее губ не видела. В полупьяном состоянии она выбрала золотую середину между потребностью высказаться живому человеку и необходимостью молчать.
– Ты завидуешь моим украшениям, платьям от Кардена, независимости. И понятия не имеешь о моем несчастье, о моем рабстве. Мне в сто раз хуже, чем тебе, хотя ты убогая и за деньги должна пахать шесть дней в неделю. Да что ты знаешь об унижении, хотя ты пария и живешь на благотворительные подачки?
Потрясное у нее мнение о себе. Пахала на мне, как на буйволе, платила символически и даже по пьяни считала себя благодетельницей.
– Сколько я вынесла, сколько выстрадала, какими уступками и жертвами купила право жить поблизости от своего ребенка, в Европе. Этому парвеню, этому гангстеру, – это она о муже, причем еще не худшим образом, – до мальчика совершенно нет дела, а ведь Артур и его сын! Он вспоминает о своем отцовстве, только когда хочет нас чего-нибудь лишить!
Артур. Тогда я впервые услышала имя сына Ванессы. Я никогда его не видела. Она никогда не брала меня с собой в Лаго-Маджоре, где он постоянно пребывал. Он тоже не посещал мать и не звонил. Иногда она звонила в Швейцарию, потом запиралась в спальне и горько плакала.
– Чудовище! У своего сына он отнял мать и прячет от него брата. Но я найду его мамашу назло чудовищу, пусть и он пострадает. Он старый, но из долгожителей. Он еще и двадцать пять лет проживет. Для жизни это мало, а вот для ада на земле – целая вечность. Я кое-что знаю об этом. Из-за него я сама живу в аду. Но я не позволила сделать из меня Сару!
Я не обратила внимания на этот библейский намек, мне показалось, что он лишь для красного словца, но я поняла, в каком кошмаре она живет, когда подсмотрела, как она слушает голос сына. Записанный на пленке. Меня мороз подирал от хриплого бессмысленного кваканья, а еще больше испугал экстаз, с которым Ванесса слушала эти звуки, – словно ангельское пение. Скорбящая мать без нимба, без святости, без надежды. Я начинала понимать, почему Артур не показывается в доме на улице Ватто.
Из бессвязных монологов Ванессы я выловила много интересных сведений про Этера, но меня его история не тронула. Сперва.
Обожаемый отцом, красивый, богатый, чего ему еще желать? Маманьки ему не хватает, в таком-то возрасте? Капризы барчука. Или он слабый, инфантильный нытик, или хочет досадить папаше.
Он просто напрашивался, чтобы его ощипали. Грех не воспользоваться. Правда, я не могла принести ему сведений о матушке, но неизвестный брат – тоже неплохое начало.
До Этера я добралась без малейших сложностей – для этого существовала телефонная книга.
Я собрала кое-какие сведения. Серьезный молодой человек. Страсть к науке, ботан еще тот. Там, у себя, закончил экономику, так еще и тут, в Сорбонне, грызет гранит биологии. Интересно, на кои ляд она ему сдалась. Вся семейка сидит на нефти. Может, он хочет научиться колбасу из нефти гнать?
Я пошла к нему без предупреждения в свой свободный день, ближе к вечеру. По дороге позвонила из уличного автомата, чтобы узнать, дома ли он. Дома. Я повесила трубку, не сказав ни слова.
– Сколько ты за это хочешь? – спросил он, когда я выложила то, что знаю. И дала швейцарский адрес его брата. – На что ты рассчитываешь? – повторил он, не выказав никаких чувств.
Этер показался мне холодным и непроницаемым. Натренированное спокойствие.
– Ни на что.
