– Видел Эсперансу после того, как убили ее мужа?
– Нет, она велела сказать мне, чтобы не заходил к ней. Андрес, кузен Робина Лебосана, хотел пробраться в Португалию.
– Если есть деньги и можешь быстро дойти до границы, хорошо, из Лиссабона проедешь в любую часть Европы, но если денег нет, иди с оглядкой, пограничники всех заворачивают, передают их в Туе – плохое место.
Чело Домингес из Авелайноса, жене Роке Гамусо, все бабы завидуют.
– Чтоб Господь призвал нас всех причастившимися, аминь – говорят, у Роке каральо величиной с шестимесячного лисенка.
– Ну что ты болтаешь! Все каральо одинаковы.
– Э, нет уж, есть такие, что увидеть их – счастье, есть и другие, похожие на дождевых червей.
– Это, милая, все относительно.
– Относительно чего?
– Чего, чего! Дура ты, что ли?
Мончо Прегисас, тот, что с деревяшкой, с мучительной тоской говорит о тете Микаэле:
– Храню золотые воспоминания детства, пастилки, кофе с молоком, печеные яблоки, дремлющие кусты роз, постель, что мне стелила тетя Микаэла… бедняжка была очень ласкова, шалила со мной, чтобы пробудить мой дух, интерес к жизни и жажду познать мир.
– Не говори глупостей! Она с тобой шалила потому, что ей это нравилось, это всем им нравится.
Адела и Георгина, кузины Мончо Прегисаса, танцуют танго с сеньоритой Рамоной и Розиклер.
– Хочешь, сниму блузку?
– Сними…
Моя тетя Сальвадора, мать Раймундо, что из Касандульфов, в Мадриде, о ней ничего не известно, коммуникации прерваны, в лучшем случае получаем известия через Красный Крест. Дядя Клето продолжает изображать джаз, тети Хесуса и Эмилита кажутся замороженными, а может быть, и впрямь заморожены.
– Какой ужас, какой ужас! Клето целый день стучит, чтобы у нас болела голова, не знаем, почему не запишется в «Крестоносцы Оренсе» и не оставит нас в покое.
Тети Хесуса и Эмилия получают пропагандистский листок: «Галисийская женщина, подумай, что никогда не были так актуальны слова Кеведо: женщина – орудие для сокрушения королевств (Боже, какая пошлость!), в этих словах конденсируется сила твоего влияния на мир».
– Ты это понимаешь?
– Ну, не очень, и потом, мне кажется, что следовало бы написать «сеньора», а не «женщина» – велик ли труд? По-моему, они хотят, чтобы мы вязали свитера, вот увидишь.
Веспора, сука моего дяди Клето, ночи напролет воет, ясно, чует в воздухе смерть, тети Хесуса и Эмилия, полные тайных предчувствий, молятся, как никогда, шепчутся, как никогда, и мочатся все чаще и обильнее, суть в том, что потеряли всякую способность удерживаться, видимо, мочатся без устали, и дом воняет как общественный писсуар.
– Пахнет кошками.
– Да, кошками! Воняет старыми засранками.
– Боже!
Дохлые зверьки, висящие на винограднике пономаря, постепенно разлагаются, уже никакого вида нет.
– Из-за конкуренции?
– Конечно.
Долорес, служанка попа церкви Сан-Мигель де Бусиньос, дона Мерехильдо, спрятала Алифонсо Мартинеса, телеграфного служащего, его не нашли, когда принялись искать.
– Здесь не проходил?
– Нет, чтоб мне умереть на месте! Дон Мерехильдо сказал Алифонсо:
– Пережди грозу, а пока не высовывай носа, это не может длиться всю жизнь.
– Да, сеньор, спасибо, кого я боюсь, так это Фабиана Мингелу (Моучо из рода Каррупов), говорят, он идет сюда с кучей портупей.
– Брось, в деревню он не пойдет, увидишь, пока я здесь, не пойдет.
– Ваши слова да Богу в уши…
Марикинья жила в деревне Тохединьо, приход Парада де Отейро, муниципалитет Вилар де Сантос, в Лимии, это было давно, при маврах. Ворона арестанта Мануэлиньо Ремесейро Домингеса зовут Мончо (как кузена, что умер от чахотки), было приятно следить его полет. Марикинья – юная пастушка, бедная и красивая – каждое утро пасла корову, двух овец и трех коз в месте по имени гора Кантариньяс. Ворон Мончо учится свистеть, знает уже несколько тактов мазурки, которую слепой Гауденсио играет только когда хочет. Мать Марикиньи – вдова, в ее доме хорошо знали запах нищеты и тревог. Дон Клаудио Допико Лабунейро – учитель, теперь для учителей плохая пора, путается с доньей Эльвирой, хозяйкой дома, кажется, спит и со служанкой, Касторой.
