– Ты всегда верил, что дойдем живыми?
– Да…
Первый кобелек, занявшийся Долориньей Алонтрой после операции аппендицита, был дон Лесмес Кабесон Ортигейра, врач-практикант, специалист по несложной хирургии и один из шефов гражданской милиции «Рыцари Ля-Коруньи» – нечто вроде политической и патриотической стражи.
– У тебя болит это место?
– Да, сеньор.
– Потерпи, за это тебе плачу.
– Да, сеньор.
По слухам, имя дона Лесмеса связано с операциями лагеря Раты и нападением на масонские ложи «Возрождение» и «Мысль и Дело», так и бывает: тебя вовлекает во все это смерть ближних твоих, и внезапно ты оказываешься среди трупов, понимаешь, что и сам убит и лежишь на земле.
Дон Лесмес скрывает, что посещает дом Апачи, положение обязывает соблюдать форму, он сказал Долоринье, что зовут его дон Висенте и он – священник.
– Никому не говори, дочь моя, плоть слаба и грешна, сама знаешь.
– Да, сеньор.
Однажды ночью дон Лесмес поднял шум, потому что взорвалась консервная банка, как раз когда он трудился, и, ясное дело, испугался.
– Саботаж, саботаж! – ревел дон Лесмес, застегивая штаны. – Это – покушение! Попытка напасть! Это – гнездо красных!
Апача его остановила:
– Слушайте, вы, дон Лесмес, со всем моим почтением – нет здесь никаких красных, поняли? Здесь все – такие националисты, что дальше некуда, и я – первая, ни малейшего сомнения насчет моего дома не допущу, слышите? Ни малейшего! И если не извинитесь, позвоню дону Оскару, он мой хороший друг, и вы объяснитесь с ним – здесь, у меня, люди развлекаются, а не занимаются конспирацией, поняли?
Дон Лесмес поджал хвост:
– Извините, я подумал, что это бомба, поймите. Раймундо, что из Касандульфов, не знает, кто такой дон Оскар, но не спрашивает. Зачем? Разве важно то, что происходит в борделях? Мы, националисты, взяли Толедо (почему «мы»?) и освободили Алькасар; Раймундо, что из Касандульфов, замечает, что у него пульсирует в висках, наверно, температура. Франко объявлен генералиссимусом сухопутных, морских и воздушных сил, Робин Лебосан говорит, что не запишется, пусть призовут его год, каждый идет своим путем и будет идти, сеньорита Рамона ездит верхом, ест печенье и думает, думает все время; мы, националисты, у ворот Мадрида, почему, собственно, «мы»? Когда Раймундо, что из Касандульфов, приехал в отпуск в деревню, нашел сеньориту Рамону странной.
– Что с тобой?
– Ничего, а что?
– Так, подумал, что-то произошло.
Пуринью Коррего, самую старую из служанок сеньориты Рамоны, нашли утром мертвой.
– Как это случилось?
– Должно быть, умерла от старости, всех это постигает раньше или позже, некоторые до старости и не доживают.
У сеньориты Рамоны со времен отца теперь остались только Антонио Вегадекабо и Сабела Соулесин.
– И попугай.
– Ладно, и попугай, ясное дело.
Фабиан Мингела не вошел в дом Сидрана Сегаде, мужа Адеги, в дом Афуто Гамусо он тоже не входил, не решился, в обоих случаях он спрятался поблизости и подстерег момент, когда хозяева пришли домой. Фабиан Мингела (Моучо) послал десять человек схватить Сидрана и Афуто и доставить связанными. Сидран Сегаде встретил тех выстрелами, сдался, когда подожгли дом, никто не прибежал ни на звуки пальбы, ни на пламя пожара, сеньорита Рамона удержала Раймундо, что из Касандульфов, и Робина Лебосана, которые находились у нее, Адегу ударили прикладом в лицо и оставили без сознания, привязанной к дереву, Бальдомеро Афуто тоже отстреливался, и более метко, одного убил, сдался, когда схватили его жену, Лолинью, и шестерых детей, им пришлось заткнуть рты, чтобы не кусались.
– Боже, что за люди!
Фабиан Мингела, мертвяк, что убил Афуто, когда собирался убить Афуто, улыбался, как кролик, своим пленникам, у обоих руки связаны за спиной, у обоих глаза налиты кровью, и оба хранят молчание.
– Пошли!
У Фабиана Мингелы блестит свиная кожа на лбу. Попугай сеньориты Рамоны, существо других пространств и других пейзажей, кажется здесь грустным и озабоченным. У Фабиана Мингелы редкие волосы, при лунном свете мертвяк, убивший Афуто, похож на покойника.
– Никогда не думал, что так обернется?
Ни Сидран Сегаде, ни Бальдомеро Афуто не раскрывают рта. У Фабиана Мингелы лоб, как панцирь черепахи, может, еще хуже, с тех пор как все это началось, не слышно скрипа тележной оси, как ни старайся.
– Ты понимаешь, что в моей власти? Пришел мой час! У Афуто гаснет звездочка, которая загоралась на
