– Мне?
– Да. И никому больше. Если Фабиан Мингела придет в деревню, я его убью. То, что о нем говорят, – правда.
Сеньорита Рамона помедлила с ответом.
– Успокойся, Робин, посмотрим, что скажет Раймундо, когда приедет. Ты говорил с Сидраном Сегаде, мужем Адеги?
– Да.
– И с Бальдомеро Афуто?
– Тоже.
– И что они думают?
– Что Моучо – ничтожество, но может стать опасным, он – предатель, и кроме того, не один.
– Сколько с ним?
– Не знаю и не знаю, кто они и откуда, никогда их не видел.
– А полиции известно?
– Говорят, что не хотят ничего знать, это не их дело.
– Нет? А чье же тогда?
– Знал бы я!
Хлеб священен, есть священные вещи, которые в мире, где все навыворот, не уважают – сон, хлеб, уединение, жизнь; хлеб нельзя ни жечь, ни швырять, хлеб следует есть; если зачерствел, брось в воду, пусть куры едят; если упал на землю, поцелуй и положи там, где на него не наступят; если подаешь нищему, тоже поцелуй; хлеб священен, он как Бог, а человек – наоборот, смехотворный пискун с плохо переваренными претензиями, ощипанный и бестолковый…
Сеньорита Рамона закрыла ставни.
– Все это очень странно, совершенно не понимаю, что происходит, наверно, большинство испанцев не понимают, зачем столько крови?
Сеньорита Рамона говорит, прерывая речь паузами:
– Возможно, война с чужеземцами, что врываются в дом, благородна – к примеру, с французами в прошлом веке; не знаю, я не мужчина, женщины всегда думают иначе, возможно, благородно воевать с другими народами за территорию, но воевать за идею, которая, чего доброго, окажется ложью, и воевать между собой! Это настоящее безумие!
– Да, я думаю так же, но молчу, и ты молчи.
– Да, да, зачем говорить. Я молчу, как мертвая, хочу лишь одного, чтоб это окончилось поскорее. Люди, слепо верующие, очень опасны, есть и те, что не веруют, но притворяются, эти еще хуже, слепая вера – штопор, которым вытаскивают совесть, или консервный нож для совести… хочу только, чтобы мы скорее увидели конец этого безумия.
– Но до конца еще далеко.
– Ты думаешь?
– Уверен! Весь мир взбудоражен, и никто не хочет слушать голос разума.
Сеньорита Рамона придвигает Робину Лебосану пепельницу.
– Не бросай пепел на пол.
– Извини.
Сеньорита Рамона не может скрыть беспокойства.
– Да, правда в том, что эти ослепленные борцы тупоголовы и становятся предателями, быстро заражаются бешенством, к тому же сбиты с толку, ты понимаешь хоть что-нибудь из того, что творится? Они нервничают, злятся, а озлобленный и нервный человек хуже скорпиона.
– В конце концов, да хранит нас Господь!
Сейчас как в древности, когда шли пешком в Святую Землю и мужчины отправлялись в путь ради цвета глаз возлюбленной и цвета облаков, ради вкуса придорожных плодов, ради любого цветка с пчелой в нем, ради запаха пустынь и лугов, идем на север, идем на юг, идем быстро, еле двигаемся, гибнем и никогда не находим свой дом и так далее. Людей Мартиньо Фруиме несколько раз задерживали, когда они шли косить в Белинчон, провинция Куэнка. Помнишь те стихи Росалии де Кастро «Кастильянцы из Кастилии»? Шли косить девять мужчин и шесть женщин, одна родила по дороге, кроме того, трое детей шести-семи лет. Мартиньо Фруиме сказал своим людям:
– Вы видите, что делается, думаю, лучше вернуться домой, здесь всех убьют, ни одного не останется.
– Ладно, но говорят, что в Гальейре командуют фашисты.
– А нам что? Дом есть дом, земля есть земля, кто командир, тот и командует.
– Да, это верно.
Они находились далеко за Тахо, шли обратно ночью, ориентируясь по Полярной звезде, при свете луны, днем спали, пересекли две линии фронта и добрались до деревни Несперейра, приход Карбальейра, в Ногейра де Рамуин, там живут точильщики и такие же косари, как они сами, уходили цветущие, как розы, возвращались черные, как негры. Боже правый!